Венецианец Марко Поло

В начале своей книги Марко заявляет, что «он попросил Рустичелло из Пизы записать все это». Мы можем догадываться, что какие-то материалы были переданы в письменном виде или продиктованы Рустичелло (и другим лицам?) с тем, чтобы как следует расположить их в книге. Рустичелло был только редактором: надо было соблюсти последовательность рассказа, вставить какие-то фразы, для того чтобы одна глава естественно переходила в другую, добиться впечатления целостности и гармоничности и, наконец, перевести книгу на французский язык. Это была неблагодарная задача — ведь читать умели очень немногие люди, и тот, кто интересовался сочинением Марко, мог узнать его содержание лишь из уст этих немногих, владевших грамотой. Все внимание и читателей и слушателей было устремлено к описанным в книге приключениям, к диковинным странам и народам. А хорошо ли звучит в книге фраза, как отделан там стиль — до всего этого им было мало дела. Даже тот варварский французский язык, которым так гордился Рустичелло, фактически пошел насмарку: книгу очень скоро перевели на ученую латынь, на простонародные итальянские диалекты и на все языки Европы, включая гэльский язык далекой Ирландии.

Так писатель лишился бессмертной славы, которую си мог бы разделить с Марко Поло, — а он был бы вознагражден даже простым вниманием к слову, вышедшему из-под его пера. Имя Марко упоминается в книге множество раз, имя Рустичелло — лишь однажды, в самом начале.

Если принять во внимание бесспорную ограниченность Рустичелло как писателя, то со своей задачей он справился хорошо. Штампованные обороты Рустичелло, его явное стремление ввести в серьезный рассказ о странах Азии термины и выражения из рыцарских романов, изображение азиатских битв в духе преданий о короле Артуре — для внимательного читателя все это очевидно. К концу книги интерес Рустичелло к рассказам Марко, видимо, притупился: географические заметки стали суше и короче, вместо них появились описания малоизвестных битв, нет в конце книги и той свежести, того богатства деталей, какими отличается ее начало. Быть может, это не вина Рустичелло. Быть может, в этом больше повинны старинные писцы — полусонные от усталости, со спотыкающимися перьями в руке, они старались поскорей добраться до конца пространной рукописи и сокращали ее, пропуская целые абзацы. Виновника нам, вероятно, никогда не узнать, если только не будет открыта первоначальная рукопись.

Несмотря на присущее книге многословие, повторение деталей, наличие резонерских, малоценных и малоинтересных абзацев и некоторую чопорность стиля — неизбежную дань прежним своим писательским привычкам, — Рустичелло сумел написать такую прозу, которую с чисто литературной точки зрения резко порицать никак нельзя. По удачному выражению Бенедетто, книга написана в ясной и простой форме, исторический и повествовательный элемент превосходно сочетается в ней с суховатыми географическими описаниями, а некоторые страницы, вроде, например, той, где рассказывается легенда о Будде, полны примитивной силы лучших образцов романической прозы тех времен. «Книга Марко от начала до конца выдержана в спокойном, уверенном стиле, изобличающем руку литератора, перед которым был подходящий материал и который стремился сделать свою работу как можно лучше».

Здесь мы должны распрощаться с Рустичелло Пизанским, достойнейшим сотрудником мессера Марко. Нам известно о нем слишком мало, и его смутный облик заслоняется яркой, обаятельной фигурой путешественника Марко. После того как пизанец, выполнив свою задачу, поставил заключительные слова книги: «Deo gratias. Amen» — и отложил в сторону усталое перо, история не произнесла о нем ни слова. Неизвестно даже, был ли он освобожден из плена и когда именно, что произошло с ним потом, где, когда и каким образом он окончил свои дни. В точности измерить долю, внесенную им в книгу мессера Марко Поло, нам уже никогда не удастся. Нам не узнать, сколько долгих часов потратил он, чтобы разобрать неуклюжую писанину венецианца и расположить в нужном порядке сведения, рассыпанные в его записках. Нам не выяснить, сколько вошедшего в книгу материала он выпытал у Марко своими вопросами, сколько было добавлено, сколько опущено, сколько изменено и поправлено по его совету. Но без его магического прикосновения к запискам Марко мир был бы неизмеримо беднее, а имя мессера Марко говорило бы нам не более, чем все другие имена, внесенные в «Золотую книгу» Венеции.