Венецианские сумерки

В полумраке гостиной Люси отвечала на взгляд Фортуни, обдумывая ответ. С одной стороны, ее пугало то общество, к которому ей предлагалось присоединиться. С другой стороны, запугать ее было не так-то просто и как-никак перед ней открывалась дверь в мир Фортуни. Он сам введет ее в этот мир как свою спутницу. Кроме того, в вопросе Фортуни она уловила неуверенность, если не сказать опасение, и ей тут же захотелось его ободрить. Фортуни начинал казаться обыкновенным человеком, доступным и даже ранимым, но притом в его словах проступала горечь, отчего Люси пришла странная мысль: порываясь ему угодить, она уподобляется жрецу, ублажающему капризное божество.

— Всякие светские мероприятия, вы понимаете, — пояснил он и продолжил, не давая возникнуть неловкой паузе: — Но у вас, несомненно, много друзей. Вы часто бываете в обществе, и свободного времени у вас мало. Это понятно.

Он поставил свой бокал и сцепил руки, словно вопрос был закрыт и даже никогда не поднимался. Тогда заговорила Люси:

— Я не против.

Фортуни повернулся к ней, явно удивленный, затем вновь взял бокал, отпил и, не говоря ни слова, несколько раз неспешно кивнул. Он подлил ей еще немного вина, встал, и оба начали прохаживаться по гостиной. Люси, конечно же, видела копию «Рождения Венеры», и теперь Фортуни стал рассказывать ей о многих других работах, развешенных на стенах, о художниках и выбранных ими темах. Когда они остановились перед склоненной фигурой обнаженной женщины, Люси узнала картину Мунка. Пораженная сходством с оригиналом, она повернулась к Фортуни, отметила мастерство художника и спросила, кто он.

В первый момент Фортуни ограничился взглядом, а когда Люси повторила свой вопрос, как будто смутился:

— Мунк.

— Да, но кто это написал?

Фортуни сперва немного нахмурился, но наконец уловил смысл вопроса.

— Мунк, — повторил он. — Это не копия. Эту картину написал Мунк. Боттичелли — единственное скопированное полотно в этой комнате.

Люси залилась краской. Она понимала, знала, что оскорбила Фортуни. Просто она предположила, что в этой комнате висят исключительно работы второсортных художников, друзей и только копии знаменитых полотен. Но здесь, как и на исторической арене, широко известные имена находились в частном владении. Заново обводя внимательным взглядом комнату, она заметила на дальней стене дерзкие, яркие краски Матисса, неподалеку же — без всякого сомнения — висел Ренуар. Когда она вновь обернулась к Фортуни, он снимал Мунка со стены.

— Я знал его, — спокойно произнес Фортуни, поворачивая картину обратной стороной. — Забудьте на минутку о картине. Посмотрите на самого художника. — В его тоне не было ни тени высокомерия или снисходительности.

Все так же, лицом вниз, картина перешла в руки Люси, и та, не зная, что должна увидеть, вгляделась в оборот полотна. Она различила написанную карандашом колонку цифр, внизу была проведена черта, а итог очерчен кругом. Люси долго разглядывала числа, затем в недоумении перевела взгляд на Фортуни.

— Это деньги для его врача. Мунк был чахоточный, — спокойно пояснил Фортуни. — Он вывел общую сумму своих долгов на обороте прекрасной картины. — С оттенком стыда в голосе он добавил: — Я купил ее у него сразу после войны. Это была наша единственная встреча. Купил не так дорого. Надо было заплатить больше.

Он вернул картину на стену, поправил, чтобы висела ровно, и вновь взялся за бокал. Казалось, он на время забыл о Люси, чтобы мысленно отдать дань благодарности художнику. Люси снова пристальным взглядом обвела гостиную. Уже в который раз у нее возникло чувство, что она вела себя как бестактная провинциалка. Тогда-то Фортуни и рассказал историю своего деда, поведал Люси о том, как тот учился вместе с Браком в Париже, а затем сознательно отрекся от художественных амбиций, чтобы посвятить себя очень прибыльной карьере перекупщика предметов искусства. Объяснил, что Эдуардо Фортуни умел безошибочно распознавать подлинное искусство и что свидетельством его таланта служит как раз данная коллекция. А когда его внук, Фортуни, говорил о подлинном искусстве, в его словах чудилась едва ли не религиозная вера и не оставалось никаких сомнений в том, что новомодные идеи о демократии в искусстве ему полностью чужды. Искусство, заявил он со всей недвусмысленностью, недемократично и никогда таковым не было. Это вера, и, как всякую веру, ее бессмысленно обсуждать. Ты либо веришь, либо нет.

Тогда он впервые рассказал вкратце историю своего рода, делая упор на возвышенных страницах и избегая упоминать тех его представителей, что поселились на одном из островов Эгейского моря и однажды затеяли войну с обитателями соседнего острова, поскольку не поделили с ними осла.

Вскоре Люси собралась домой и стала надевать пальто. Фортуни предложил вызвать такси, но Люси хотелось подумать, а так как лучше всего ей думалось на ходу, она отклонила предложение, спустилась во двор и махнула на прощанье хозяину, собиравшемуся запереть за ней дверь.