Венецианские сумерки

— О, это не о нас — не о вас и не обо мне, — поспешно заверила она. — Вы, должно быть, помните «Герцогиню Мальфи»?[13]

Фортуни кивнул, но у Люси возникло отчетливое впечатление, что он не помнит, а может, и попросту не читал пьесу Уэбстера. Она упорно продолжала:

— Это, наверное, трудно — быть недосягаемым, когда хочешь просто жить.

Фортуни уставился на нее, внешне невозмутимый, но внутренне поверженный. Что она такое говорит?

Он обдумывал ее слова и после, когда Люси, как он уверился, успела их забыть, обдумывал не один день; по его мнению, сказанное находилось как раз на границе между невинностью и опытом, сознанием и бессознательностью, преднамеренностью и абсолютной непреднамеренностью. Но даже после долгих раздумий он так и не понял, почему она это сказала. И в самом деле, расценив это как приглашение или призыв (Фортуни даже улыбнулся про себя), ничего не стоит ошибиться.

Сейчас, когда они подходили к парадным ступеням его дома, Фортуни, в уголке сознания которого все еще сидела эта загадка, случайно обернулся к Люси и неожиданно обратил внимание на то, как непринужденно она стоит в обрамлении широкого дверного проема. Подсаживая Люси в такси, он мысленно похвалил блеск и темно-красный цвет ее платья, похвалил и себя за проявленный безупречный вкус. Как правило, он видел Люси в обычной одежде, какую носит молодежь: синих джинсах, непритязательных рубашках, мешковатых джемперах. Но сейчас, впервые в этом платье, она с такой манящей естественной грацией оперлась на руку Фортуни, сошла по замшелой лестнице и ступила на палубу, что от ее вида могла закружиться голова. Классика.

Это определение вновь и вновь вспоминалось Фортуни на протяжении всего вечера. Он отметил классическую простоту всего, что на ней было, — от покроя платья до единственной заколки, скреплявшей волосы, до серебряного медальона на шее. Этой молодой женщине, несомненно, было присуще естественное обаяние, и нужно было только уговорить ее, чтобы она его в полной мере проявила. И в тот вечер казалось, что скрывавшаяся в ней сущность, в короткое время созрев, вышла наконец наружу. И вновь Фортуни одновременно баюкала и тревожила песнь его русалки.

Судно слегка дернулось, вокруг заплескала вода, впереди показалась миниатюрная площадь, откуда Люси в прошлой жизни, подростком, наблюдала за балконом дома Фортуни. Перед тем как судно нырнуло под деревянные конструкции Академического моста, Люси обернулась и бросила на нее прощальный взгляд. Поездка продолжалась, в водах играли оранжевые и белые огни, впереди маячил купол Салюте, вдалеке показался окутанный розовой дымкой Лидо, а Фортуни все время украдкой посматривал на свою спутницу. Ее внимание было приковано к городу, к толпившимся вдоль водной артерии старым палаццо, к притененным в этот вечерний час колоннам святого Марка и святого Теодора и к пристани — традиционному месту высадки дипломатов и государственных делегаций. Эти дожи, усмехнулась она про себя, знали, как обставить приезд и отъезд гостей, как произвести на них впечатление: отсюда город выглядит, безусловно, величественным и властным.

Однако до бухты Сан-Марко и пристани у площади Сан-Марко они не добрались, поскольку такси замедлило ход и свернуло в канал поменьше, который вел прямо к «Фениче». Когда они высаживались у церкви Сан-Фантин, Фортуни снова предложил Люси руку, и в этот первый из благоуханных летних вечеров они неспешно отправились туда, где толпился народ.

Фасад здания был подчеркнуто прост. Однако внутри, наблюдая с изогнутого пятиярусного балкона новую постановку «Лючии ди Ламмермур», Люси снова сравнила окружавшее ее помещение с гигантской музыкальной шкатулкой, вызолоченной внутри. Исполнители на протяжении всего спектакля выскакивали как механические куклы, подзаводимые невидимой рукой, — казалось, она вот-вот мелькнет на иллюзорном небе плафона.

После спектакля Фортуни с Люси стали пробираться сквозь толпу в фойе, останавливаясь то тут, то там перекинуться парой слов с его друзьями и приятелями. Он представлял Люси как свою ученицу, обращаясь к ней по-английски «дорогая»; было заметно, что общение с этими людьми дается ей все легче и легче. И еще он, пыжась от гордости, замечал, что ею интересуются, мужчины поворачиваются ей вслед, ибо она несет в себе некую потустороннюю загадку. Друзья Фортуни нынче проявляли к Люси интерес, расспрашивали, длили беседу. И что тоже приятно, никто не удивился тому, что он явился в театр с нею. Или что она пришла с ним. За год, прошедший после завершения карьеры, Фортуни привык считать себя стариком, однако окружающие относились к нему как прежде. Заключивший, по мнению всех своих друзей, договор с дьяволом, он продолжал бросать вызов времени, так что появление рядом с ним этого юного создания воспринималось совершенно естественно.