Венецианский альбом

Должно быть, по моему лицу стало ясно, как я потрясена, потому что он рассмеялся.

— О да, нам все о вас известно, дорогая английская леди. Ваша домработница сообщила, что вы уехали. Мы обыскали ваше жилище и нашли рацию. Довольно примитивное устройство, толку от него теперь никакого, конечно, но попытка была доблестной. Так что, пожалуйста, садитесь. У нас есть к вам несколько вопросов.

Хорошо, что он это предложил, потому что меня больше не держали ноги.

— Итак, можете выбирать, как с вами обойдутся: относительно по-хорошему или очень по-плохому. Кто дал вам рацию?

Простой вопрос, ведь этого человека давно тут нет.

— Когда англичане покидали Венецию, ко мне пришел бывший консул Британии и спросил, не соглашусь ли я наблюдать за кораблями. Тогда это были итальянские корабли. Я согласилась. От консула пришел человек и настроил рацию. Научил меня, как посылать сообщения, как читать шифры. Я не знаю, как его звали, и никогда больше его не видела. Шифровальные книги оставляли у меня перед дверью, но новых давно уже не появлялось. Наверно, мой маленький аванпост больше никому не нужен.

— Или мы перехватили вашего связного, и цепочка оборвалась.

Я решила попытаться поговорить с ним как человек с человеком и сказала:

— У вас прекрасный английский.

— Да, перед войной я год учился в Кембридже, — ответил он.

— А что вы изучали?

— Философию. — Он засмеялся. — Ваши идиоты так и не поняли, что я нахожусь в университете по заданию немецкого правительства. Вы, британцы, всегда были безнадежно тупы.

— Тем не менее, похоже, мы побеждаем, — не смогла удержаться я.

Выражение его лица изменилось.

— Вы понимаете, что я могу пристрелить вас на месте как шпионку? — Он помолчал, словно смакуя только что произнесенное. — Но так уж вышло, что шпионаж — дело благородное, и не самое ваше серьезное преступление. Ваша домработница сообщила, что вы укрываете у себя еврейку. Она, как большинство добрых христиан, питает к евреям глубокое недоверие. А затем вы попытались помочь еврейке сбежать, так?

— Что теперь будет с Ханни? — воскликнула я. — Она всего лишь ребенок, невинное дитя.

Человек в черном смерил меня полным презрения взглядом.

— Еврейское дитя. Мне жаль воздуха, которым она дышит, нечего расходовать его так бездарно. Ее, как и всех евреев, отправят в концлагерь. — Он сделал паузу. — И вас тоже. У меня нет ни времени, ни людей, чтобы разбираться с вами. К северу от Милана есть лагерь для политзаключенных нееврейской национальности. Туда-то вас и отошлют.

— А Ханни?

— Девочку вместе с другими евреями отвезут куда-нибудь в Восточную Европу. Скорее всего, в Польшу.

— Можно мне с ней попрощаться?

И снова эта презрительная улыбка.

— Ваша привязанность к жидовке даже трогательна, фройляйн. Вы уверены, что у вас нет еврейских предков?

— Нет, у меня одни только кельты, это ясно по моим рыжим волосам, — сказала я. — Но я всегда буду заступаться за любое человеческое существо, если с ним обращаются жестоко.

Он что-то быстро сказал по-немецки. Меня подхватили под руку, вывели из комнаты и повлекли через вокзал. Я старалась хоть мельком увидеть Ханни, но из этого ничего не вышло, потому что меня быстро затолкали в крытый кузов грузовика. Дверь за мной захлопнулась, стало темно, и меня куда-то повезли.

Глава 45

Джулиет.

Концлагерь на севере Италии,

ноябрь 1943 года

Я мало что могу сказать о следующих неделях. Меня поселили в бараке вместе с еще двадцатью девятью женщинами. Некоторые из них помогали партизанам. Некоторые критиковали Муссолини, устно или письменно. Еще некоторые помогали евреям. Большинство были молодыми. Многих, до того как они оказались в лагере, изнасиловали немцы. Думаю, у каждой из нас были свои травмы, свои душевные раны. Мы почти не разговаривали между собой, будто боясь заводить подруг, а я вдобавок вызывала общее подозрение, будучи англичанкой и, следовательно, чужой. Меня это устраивало. У меня не осталось слов. И слез тоже не осталось.

Мы спали на деревянных трехъярусных нарах. Матрасы были набиты соломой и кишели блохами. Через несколько дней меня всю искусали. К тому же ужасно похолодало, а бараки не отапливались. У нас забрали все вещи, включая одежду, и выдали хлопчатобумажную тюремную форму, которая совсем не защищала от ветра, когда по утрам весь лагерь выстраивался на утреннюю перекличку. Ночью мы вместе забирались под одеяла и жались друг к дружке, чтобы согреться. Кормили нас только супами — то с пастой, то с бобами, то просто горячей водой с обрезками каких-то овощей. К ним давали по кусочку черствого хлеба. Как-то раз одна из женщин серьезно заболела, и ее унесли. Я больше никогда ее не видела и не знаю, умерла она или ее вылечили в госпитале.