– Не могу, – сказал он, держа копье так, словно прятался за ним. При этом он озирался. Харчок остался за углом большой крепости, поскольку я не сумел убедить его посидеть в лодке: он боялся Вив и воды вообще. – Даже за двойную цену. Этот – узник настоящий, купец и господин благородный, а требование о выкупе уже отправили его родне. Громадина ему только прислуживал. Если этого хотите, надо разговаривать с капитаном.
– Я дам тебе двадцать дукатов, а ты скажешь, что громадина упал на него, когда сам помер, и задавил насмерть. Или чума? С чумой ничего не сравнится, если надо объяснить необъяснимую кончину.
– Я капитана приведу, – сказал стражник. Он пропал за воротами и чуть погодя вернулся с елейным и до крайности отполированным молодым офицером. У него обещали вырасти усики, на лице содержался пушистый намек на бородку, а весь он выглядел изящно-изможденно, как мальчик, ни дня в своей жизни не поработавший. Такой и никогда работать не станет. Слишком молод, чтоб заслужить командирскую должность, – без сомнений, ее он унаследовал или же купил. И вот это вот Генуя выставляет на поле брани? Неудивительно, что Отелло размолотил их, как спелое зерно.
– Мне сказали, вы желаете выкупить пленника Марко Поло?
– Так и есть, – кивнул я.
– Пройдемте в командирские квартиры – обсудим условия его освобождения.
–
–
– О,
Как выяснилось, мне
Путешественник этот собрал свои пожитки, и мы отвели Харчка обратно к лодке дожидаться возвращения Джессики. Я согласился грести, потому что Харчок желал сидеть на носу и высматривать Вив, а Марко Поло устроился на корме – несколько задравшейся в воздух плотностью моего подмастерья, сосредоточившейся впереди.
– Для человека, два месяца просидевшего в тюрьме, вы смотритесь вполне пристойно, – сказал я. Это был подтянутый востролицый венецианец лет сорока, борода у него уже седела, а в лице – гораздо больше черт и цвета, чем у его собратьев по купечеству. Уж этот-то явно не только ел жирное и торговался на Риальто.
– Все было не так уж неприятно, если б не дети. Они играли в порту и весь день звали меня по имени. Генуэзцам известно, что у моей семьи есть средства. Держали меня в камере, где раньше томился в заключении герцог. Я просто наружу выйти не мог. Вот и решил, что пока сижу – напишу-ка воспоминания.
– Марко! – крикнул Харчок голосом маленького мальчика. – Поло! – последовал отзыв голосом другого ребенка, как будто вообще с другого места[194].
– Да, вроде того. – Путешественник поморщился. – Я обнаружил невероятный дар вашего друга еще до того, как наше судно захватили, а поскольку наши тюремщики не пожелали снабдить меня пергаментом и чернилами, чтобы я записал свою историю, я сказал генуэзцам, что это мой камердинер. Его подселили ко мне в камеру, и я начал ему все рассказывать.
– Поэтому его и не приковали к веслу на военной галере?
– Поскольку из Венеции ничего не ответили насчет выкупа для него, охрана говорила, что да, такова его судьба, – ответил Поло.
– Благодарю вас за это, – сказал я. Я и впрямь очень переживал за огромного придурка, а доброта в наши темные века так редка.
– Это возмещено стократ тем, что вы меня выкупили. Мне в странствиях моих выпало повидать чудес, и я чувствовал, что обязан попытаться сохранить их для потомков.
– Да, Харчок, блядь, чудо каких мало, нет? Вы знали, что он способен пердеть припев к «Зеленым рукавам»?
– Могу засандалить, Карман, хочешь? – произнес Харчок у меня за спиной.
– Нет! Это совсем не обязательно, парнишка. – Три раза из четырех Харчку удавалось выдуть мелодию, но на четвертый он гармонично весь уделывался в той же тональности. – Я бы хотел узнать об одном чуде, которое вам встречалось в странствиях. Харчок упоминал, что вы привезли с собой змея. Дракона?
Глаза Поло расширились.