Венецианский аспид

Шайлок провел два беспокойных месяца – от дочери ни слова, но вот сегодня, зябким зимним утром два крупных еврейских брата, Хам и Яфет, пришли к его порогу с известием от его друга Тубала. Им надлежало встретиться в Риальто в полдень. Ростовщик надел теплый плащ, подбитый мехом, нанял гондолу с закрытой каютой и на встречу явился на час раньше. А потому топал ногами и дул на руки, пока не заприметил друга, который волокся по мосту Риальто. Шайлок бросился ему навстречу и запыхался, пока взбирался по ступеням на середину моста, где они и встретились.

– Что нового, Тубал? Нашел ты мою дочь?[197]

– Шайлок, ты слишком суетишься, может, зайдем куда-то внутрь, где тепло, там сядешь, отдохнешь.

– Я должен знать немедля. Что с Джессикой? Ты нашел ее на Кипре, как рассчитывал?

– Новости нехороши. Слыхать слыхал о ней во многих местах, но разыскать не удается[198]. Я раскинул щупальца своих доносчиков по гавани во все стороны, за вести сулил им серебро, но пришли известия не по морю, не с Кипра, как мы думали, а от сухопутных путешественников, из Генуи.

– Из Генуи? Она там пленница?

– Нет, но пленника она там повидала – и пленника она купила там. Идет слух, что выкупом она отдала все твои сокровища – там драгоценностей и золота на две тысячи дукатов, все, что забрала с собой. И на тамошней площади еще выменяла обезьянку за сине-золотое кольцо.

– Мое сокровище? Моя дочь? Мои дукаты? Две тысячи дукатов? Ты терзаешь меня, Тубал. Это моя бирюза. Мне подарила ее Лия, когда я еще был холостой. Я не отдал бы этого кольца за целый лес обезьян[199]. Это просто буря невзгод. Моя дочь! Мои дукаты!

– И одевается она пиратом.

– Моя дочь – пират! Ты вонзаешь в меня кинжал. Значит, я никогда уже не увижу моего золота[200]. И дукатов нет, и дочь моя – пират.

– Но есть и хорошие новости. И у других людей бывают несчастья[201].

– Да, да, что, что? Несчастье, несчастье?[202] Чье это несчастье добрая весть для меня – коли не скажешь, что арестовали этих мерзавцев, дружков Антонио, что похитили мою дочь?

– Принес я вести о несчастиях Антонио. Он, как я слыхал в порту, потерял корабль, шедший на Александрию. Кораблекрушение, груз затонул. Его потери больше наших. Кредиторы Антонио клянутся, что ему не избежать банкротства[203].

– Благодарю тебя, добрый Тубал! Добрые вести! Добрые вести! Ха-ха! Очень рад этому! Я его истерзаю! Я его замучаю! Я рад этому![204] А нечего было забирать у меня Джессику и делать из нее пиратку, мою родную дочь, а ведь против нее никакого удовольствия, никакого мщения[205], так пусть же молот справедливости обрушится на Антонио. Это мне радость[206].

– Но, увы, еще скверные новости.

– Сквернее?

– То золото, что ты ссудил Антонио, было моим. Оно тоже причитается.

– А, я вижу, и тебе подфартило, Тубал, – произнес Шайлок, протыкая пальцем дыру в небе. – Сколько сочувствия прольет на тебя жена, когда ты ей расскажешь, с каким трудом пришлось тебе сдерживать улыбку, когда ты говорил мне, что мне шандец. У меня были друзья получше, Тубал.

* * *

– Ты был прав, – произнес мавр. – Они и впрямь хотят начать священную войну. Крестовый поход, на коем наживутся.

– Так ты заковал Яго в цепи и пытал его, пока он не сознался? – Я стоял на стуле в комнате военных советов, а портной размечал обмылком мой новый шутовской костюм. Тот оказался слишком для меня велик. – Отлично поработал, Отелло.

– У меня нет доказательства, что Яго к этому причастен.

– Кроме того, что он, блядь, мне сам рассказал, только потому, что думал, будто меня сейчас убьют.

– Ты не всегда надежен, малыш. Питье и горе могут затуманить рассудок человека.

– Тогда откуда ты знаешь?

– Мой флот на юге остановил одно судно Антонио, шедшее курсом на Александрию. Оно по самые леера было загружено громадными брусьями французского и английского дуба. Лоцман признался, что груз предназначен генералу мамелюков.

– Растопка? Подмостки? Офигенски огромный деревянный сфинкс? Египтяне любят своих клятых сфинксов – это львы с девчонскими мордашками и сиськами. Вкусы дегенеративные, если тебе интересно мое мнение, но… – Я мысленно обозрел собственный опыт совокуплений с мифическими существами и пересмотрел скоропалительное осуждение египетских сфинксоебов. – Так лес этот для?..

– Дуб – для строительства осадных машин – катапульт, баллист и фрондибол. Для таких крепких устройств в Египте нет подходящего дерева – да и у мусульман леса вообще не очень водятся. Антонио продает стройматериалы мусульманам для создания оружия к войне, в которую венецианцы надеются втянуть христиан. Чтоб христиане ее и начали.

Я посмотрел сверху на лысину портного, затем на мавра.

– А не стоит ли нам, быть может, чуть затруднить работу лазутчиков под твоим командованием?

– Он не говорит на этом языке.

– Понятно. – Портному же я сказал: – Оставь, портной, побольше припуска вокруг гульфика, мне нужно там больше места для расширенья, когда твоя дочка начнет полировать коренья всему полку.