Венецианский контракт

Но как Фейра упорно сторонилась церкви, так и от неё кое-кто другой старался держаться на расстоянии.

* * *

– Она не может жить с нами, – заявила Аннибалу Бадесса к концу первого дня, проведенного Фейрой на острове. Он воинственно выставил клюв и смахнул остатки дыма со складок плаща.

– Почему? – спросил он, хотя уже знал ответ.

– Она неверная.

Аннибал вздохнул. Он думал, это прекрасное решение. Все сёстры располагались в здании таможни за церковью, в котором была просторная комната.

– Она же не будет жить в самой церкви. Об этом и речи нет.

– Неважно. Таможня – одно из зданий церкви. Она не может жить с нами. – Бадесса дотронулась до его руки. – Я буду ей другом. Постараюсь стать доброй самаритянкой, как учил Господь. Если вы заметили, я дала ей покрывало для головы и сандалии. Но она не должна спать в нашей спальне или входить в церковь. Если вы спросите её, она наверняка скажет то же самое.

* * *

С наступлением сумерек Аннибал показал Фейре небольшой домик недалеко от церкви. Он пострадал от пушечного ядра и был таким ветхим, что врач счёл его непригодным для жилья. Он очень кратко сообщил ей, что слабоумный мальчик, немой, наведёт здесь порядок. Пересекая лужайку, он позвал Салве и поручил ему принести материалы и инструменты и починить крышу. Он видел, что Фейра наблюдает за ними с порога своей хижины. Она взглянула на него, но ничего не сказала.

Этот дом напоминал ей ту крохотную сторожку, где она потеряла отца. На втором этаже сквозь крышу виднелся лоскут голубого неба, и она решила, что до наступления ночи нужно устроить себе постель в нижней комнате. Она перетащила матрас вниз, но вид постели возле каменного дверного косяка ещё больше напомнил ей о смертном ложе отца. Там было даже гнездо скворцов на развалившемся карнизе, она аккуратно сняла его и перенесла в терновый лес. Она видела, что человек-птица наблюдает за ней с лужайки, но решила не обращать на это внимания.

Когда она вернулась, то обнаружила, что постель перенесли поближе к камину, одеяло аккуратно сложено. В камине разведен огонь, и дрова дымятся, как вулкан. Широкий кусок парусины закрывал окно, в котором уже давно не было стекол. В тени дымохода стоял и маленький человек, уродливый, искривленный.

Фейра постаралась не смотреть на него. Его голова казалась слишком большой по сравнению с телом, словно он был гигантским младенцем. Конечности у него были деформированы и недоразвиты, но он был довольно проворным малым и за несколько минут её отсутствия успел сделать больше, чем она за час. Она заметила страх и недоверие в его глазах, взяла его маленькую изуродованную руку и посмотрела ему прямо в лицо. «Спасибо», – сказала она.

С той ночи у Фейры появился друг на острове. Когда в Тезоне выдавались спокойные минутки, она возвращалась в свой домик и составляла компанию Салве, пока он занимался ремонтом. Несколько недель она разговаривала с ним – дружелюбно и ласково, но не получала ответа. Но в один прекрасный день он заговорил.

– А доктор знает, что ты умеешь говорить? – удивлённо спросила Фейра.

– Нет.

Она догадалась, что разговаривал он редко – очевидно, у него были проблемы с нижней челюстью и языком.

– А твой отец?

Девушка встретила сторожа возле колодца; он был дружелюбным, но она едва успела ответить парой слов на его тысячу.

– Никогда… не… слушает.

Салве знал немного слов, но был не так прост, как считал человек-птица. Фейра стала заниматься с ним, и его речь улучшилась. Однако она заметила, что даже в присутствии отца он не произносит ни звука, а от доктора и вовсе прячется.

* * *

Человеку-птице не было никакого дела до жителей острова; его отношение к Салве показывало, как он воспринимает всех обитателей дома призрения. Единственное, что он сделал для них – посоветовал по возможности обзавестись курительной трубкой, так что и мужчины и женщины обеспечивали себе персональные дымовые завесы. Врач совершенно не общался с семьями и замечал жителей острова только тогда, когда они заболевали.

Время шло, Фейра перестала бояться человека-птицу и нашла в себе смелость поговорить с ним об этом.

– Зачем вы привезли семьи? – напрямую спросила Фейра врача, стоя возле него в большом медицинском кабинете у задней стены Тезона.

Аннибал вспомнил о камерленго, который задавал тот же вопрос.

– Потому что они могли заразиться, общаясь с родственниками. Понимаешь, когда вырезаешь опухоль…

Но его метафоры не интересовали её.

– Они получают известия о них?

– Что?

– Эти семьи, – она говорила с ним так, как он – с карликом, – они получают известия о своих любимых?

– Нет, конечно же, нет.

Она взглянула на него. Аннибал подумал, что уж лучше бы она закрыла лицо, но ему все же пришлось выдержать то, что он называл «взглядом». Её янтарные глаза впивались в него – не с осуждением и не с жалостью, а с тем и другим вместе. От такого «взгляда» у него возникало чувство, будто он разочаровал её. Он решил оправдаться.

– Думаешь, у меня есть время…

– У меня есть. И у сестёр Мираколи тоже.

Через неделю всё было устроено.