Венеция. История города

ел мороженое, слушал музыку, болтал со знакомыми; какой бывалый путешественник не знает этого скопища столиков и легких стульев, точно береговой мыс вдающегося в гладь озера пьяццы. Летним вечером площадь, сияющая огнями, опоясанная бесконечной аркадой, полной отзвуков многоголосого гомона и шагов по мраморным плитам, вся точно огромный зал со звездным небом вместо крыши, где так хорошо не спеша попивать прохладительные напитки и столь же не спеша разбираться в богатых впечатлениях, накопленных за день.

На Пьяцце можно кормить голубей или уворачиваться от них, покупать сувениры и зонтики, расслабленно сидеть в кафе или на ступенях, и, конечно, наблюдать. Томас Кориэт, путешественник из Сомерсета времен короля Якова, был не первым и не последним, кто заявлял, что здесь «можно увидеть все виды и типы одеяний, услышать все языки христианского мира, и вдобавок те, на каких говорят варварские народы». (В наши дни невежливо рассматривать какие-либо народы как «варварские», реальные встречи с такими же смертными, как и ты, учат терпимости; именно здесь Кориэт впервые увидел многонациональное сообщество, сосуществующее практически без трений.) В часы пик «можно с основанием назвать» Пьяццу «скорее Orbis, чем Urbis forum, то есть рыночной площадью всего мира, а не городом». Можно понаблюдать, как «мавры», отлитые из бронзы в 1497-м, отбивают часы на Оролоджо. Эти фигуры казались гораздо меньшей экзотикой здесь, на «рыночной площади мира», чем в «Отелло, Венецианском мавре», поставленном в Лондоне всего за несколько лет до визита Кориэта. Значительно реже — лишь на Вознесение, Крещение, в день своего праздника или во время празднеств по случаю избрания нового дожа — появляются здесь волхвы, поклоняющиеся Святой Деве.

Можно вести себя и более активно, во вкусе Уильяма Бекфорда, поведавшего нам о своих пристрастиях в «Снах, мыслях при пробуждении и происшествиях» (1783). Ему нравилось «отправляться в большую церковь Святого Марка и рассматривать украшающие ее мраморные изваяния и лабиринты великолепной скульптуры», но он не выносил «мерзкий запах, доносящийся из каждого угла и закоулка этого здания», который даже благовония «не могли скрасить». Вонь, вероятно, уже не тревожит изнеженное обоняние поздних поколений Бекфордов, но его чудодейственное средство борьбы с дурными запахами все-таки стоит порекомендовать: «Когда губительная атмосфера совсем угнетала меня, я взбегал на колокольню на пьяцце и, усевшись среди колонн галереи, вдыхал свежее дыхание Адриатики… и на просторе рассматривал лежащую передо мной Венецию».

Кампанила и Музео Коррер