Венеция: Лев, город и вода

Пожилой мужчина из моего венецианского рассказа пытается импонировать консьержу. Он слегка переигрывает, журналист с заданием, желающий войти, консьерж с чертами этакого дантовского демона упирается, у него строгие предписания, американский писатель не желает, чтобы его беспокоили. Но другой настаивает, упоминает Паунда, который, мол, его друг, да и сам он явно заслуживает особого отношения. Одет скромно, однако солидно, знаком с надлежащими людьми. А это Италия. Консьерж звонит наверх. Оба пока так и стоят в дверях. Пятна света на чуть зыбкой воде. Мимо проходит вапоретто. Звук не венецианский. На его фоне голос консьержа, с паузами, когда сверху отзывается другой голос. И удача. Посетитель может подняться наверх. Много позже стихотворение в точности расскажет, что он увидел наверху в тот мартовский день. Писатель еще лежит в постели, под меховым одеялом. Посетитель видит только его глаза и экзему на коже вокруг. Две или три пустые бутылки из-под мерло, выпитые нынче утром или предшествующей ночью, предвестники того, что воспоследует, внизу, в ресторане.

Разговор идет не о писателе, но о людях, которых знают оба, о книжном магазине «Шекспир и Компания», об Адриенне Монье, Сильвии Бич, об улице Одеон, о Ларбо, о безумных двадцатых, о шумных пятидесятых, их собственном времени.

Париж — свинарник, Лондон тоже, Нью-Йорк смердит, там сущая чума. А здесь в болотах не на что охотиться. Ни диких уток, ни девиц, даже мысли не возникает о книге вроде вот этой, получившей премию. Невезуха, ни старика, ни настоящего моря. Они составляют список общих друзей, но посетитель вообще-то слушать не хочет. «Все идет прахом, — говорит писатель, — все». Чуть не со слезами он просит гостя никого к нему больше не посылать, по крайней мере таких посетителей, как он сам, — интеллигенты хуже всего. Потом он встает, надевает халат, обнимает поэта и прощается с ним.

После этого он прожил еще несколько лет, а когда умер вторично, у него уже не было времени читать свои некрологи. Стихотворение об этом визите было опубликовано в «Сатуре» в 1962 году. Называется оно «Венецианский фрагмент». Тринадцать лет спустя посетитель тоже получит Нобелевскую премию. Прохожий в Венеции, который представил себе все это, прочитав стихи одного о другом, думает, что в самом деле видел все наяву.

ПРОПАВШАЯ ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ

Слово «инквизиция» наводит на мысль об Испании, о еретиках в странных высоких островерхих колпаках, о кострах, о вынужденных признаниях, об ужасных зрелищах, превращающих название «святая инквизиция» в зловещий оксюморон. О том, что и в Венеции были инквизиторы, которые могли изрядно навредить людям, известно не столь широко. В Академии выставлено огромное полотно Паоло Веронезе, из-за которого художник некогда подвергся допросу трех венецианских инквизиторов. А поскольку инквизиция, подобно гестапо или Штази, все протоколировала, мы знаем, о чем его спрашивали в тот день, 18 июля 1573 года, и что он отвечал. Веронезе было тогда сорок пять лет, и он находился в зените славы. Что же случилось? Художник получил от иезуитов заказ написать для их монастырского рефектория (трапезной) громадную картину, изображающую Тайную вечерю. По всей видимости, работа доставила ему массу удовольствия, ведь это гигантское полотно с характерными для него величавыми и красочными фигурами за трапезой, во время которой и по причине которой все и происходит.