Венеция. Под кожей города любви

Спектакль изумительный. Особенно сильное впечатление производит одна балерина — тонкая, как нитка, мускулистая, угловатая, мертвенно-белая, с острым лицом, яркая. Руки и ноги у нее — как длинные иглы, все движения, как у паука. Абсолютный контроль. Впечатление несколько портит хореограф, который каждые десять минут выскакивает на сцену, чтобы объяснить, что происходит, и ответить на вопросы. Хореограф — лысый коротышка крепкого, мускулистого сложения. Лицо у него заурядное, круглое, улыбчивое; очки без оправы, майка в обтяжку, джинсы и модные кроссовки. Он машет руками, крошит воздух пальцами, шевелит ими около рта, будто пробуя на вкус каждый кусочек того, что говорит. В последней порции вопросов и ответов он произносит благодарственные слова:

— Я так счастлив… В Венеции всегда все бывает особенным: обычно в тот момент, когда спектакль заканчивается, зрители встают и спешат к выходу, а вы смирно сидите, и я страшно благодарен вам за возможность поговорить о том, что мне нравится и что я страстно люблю.

Пауза. Все присутствующие явно думают об одном и том же: «Сидим-то мы потому, что мы венецианцы, а ты нет. Так что ты должен убраться отсюда первым».

В конце концов зрители покидают зал. Я в полном одиночестве стою у выхода и пытаюсь решить, было ли приглашение Тицианы искренним или это просто итальянский способ сказать: «Увидимся как-нибудь».

После некоторых колебаний вхожу в кафе-мороженое, где уже сидит компания моего агента. Неуверенно смотрю на них издали. Тициана замечает меня, вскакивает, находит стул.

— Ну как, что ты думаешь?

— Danza belissima, conversazione brutta, — ехидничаю я, допуская ошибки. (Танец прекрасный, а разговоры нудные.)

Тициана находит это остроумным — она же не знает, что я репетировала реплику минут сорок.

— Danza belissima, conversazione brutta, — повторяет она с моими интонациями, и все смеются. — Эта девочка — феномен. Она здесь всего месяц и уже говорит по-итальянски.

— Я не могу говорить по-итальянски, — скромно говорю я по-итальянски, обожая в этот момент Тициану, — но я многое понимаю.

Разговор сворачивает на обсуждение других культурных событий в Венеции. Друзья Тицианы строят планы, договариваются.

— Может, пойдем на оперу Вагнера? — предлагает кто-то.

— Мне кажется, эта опера слишком затянута, тяжела, скучна и утомительна, — говорит Тициана, опираясь локтем на спинку моего стула.

Как это всегда бывает в Венеции, в кафе заходят знакомые или друзья тех, кто сидит за столом. Тогда они начинают кричать: «Чао! Чао! Чао, Роберто/Паола/Маурицио/Отто!»

Ближайшая, как я понимаю, подружка Тицианы — женщина с прекрасной фигурой; кожа загорелая, слегка морщинистая, правильные черты лица, изогнутые губы, миндалевидные глаза и брови дугой. Мягкие, подстриженные каре каштановые волосы падают ей на плечи. Она держится скованно, ей явно недостает обаяния Тицианы.

— У тебя вкусное мороженое? — спрашивает ее Тициана.

— Нет, сплошные сливки. Я-то думала, это будет порция мороженого и немного взбитых сливок сверху, — отвечает она, перемешивая мороженое ложкой.

— Я ела очень вкусное мороженое в Денвере, штат Колорадо, — неожиданно произносит мама Тицианы.

— Да что вы! В Америке? Точно, вы уверены? — недоверчиво восклицают все.

— Его делали супруги-итальянцы.

— А! Вот почему!

Заходят еще какие-то знакомые Тицианы и ведут на поводке милейшего рыжего бассета — приветливого, слюнявого, готового облизать всех вокруг. Он проталкивается у нас между ног и смотрит вверх умильно и весело. Когда они уходят, Тициана замечает:

— Это не простая собака. Он знает две сотни слов, не меньше. Если ему скажешь: «Где вчерашняя газета?» — он пойдет к мусорному ведру и достанет ее. А еще он умеет петь. Он живет в доме, мимо которого проплывают гондолы для туристов, и всякий раз, как под окном запоет гондольер, он бежит к окну и начинает петь: «Авуу! Аууу!» Стоит включить радио, он тут как тут: «Авуу, аууу!» — впрочем, получается неплохо. А один раз утром гондольер подплыл на своей лодке к окну и спросил: «Синьора, а где ваш бассет? У меня сегодня вечером концерт. Мне просто необходим ваш бассет!» — Мы смеемся, а Тициана добавляет: — Моя собственная собака, Коко, знает примерно пять слов: место, еда, Коко, дверь и гора. То есть она примерно понимает, куда идти. К тому же она глуховата, так что…

Расплачиваемся (кто-то, не я) и расходимся, все в прекрасном настроении. Такое спонтанное общение, вполне обычное для друзей Тицианы, для меня настолько ново, что я вынуждена себя одергивать, чтобы не прыгать ликуя и не попытаться лизнуть кого-нибудь в щеку. Вместо этого иду в кафе на Кампо Санта-Маргерита и отмечаю удавшийся вечер бокалом воды, чем привлекаю удивленное внимание группок общительных молодых людей. Не могу дождаться, когда наконец стану безмятежной старушкой лет пятидесяти с чем-нибудь и смогу проделывать подобные вещи безнаказанно.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ