Венеция. Под кожей города любви

Морковки сегодня не будет, понимаю я. Мы идем еще куда-то, и я уже вообще ничего не понимаю. Неожиданно Тициана резко останавливается и, опираясь о стену, снимает шлепанцы.

— Зачем ты это сделала? — с любопытством спрашивает Лука.

— У меня проблемы с сандалией, — отвечает Тициана.

— Почему?

— Не знаю. Я натерла ногу.

— Я тоже натер.

— Да что ты? Покажи!

Лука нагибается и отстегивает липучку на своем башмачке. Один из длинных загорелых пальчиков слегка покраснел.

— Видишь пятно на пальце? Это от ботинка.

— Правда, — подтверждает Тициана.

Лука о чем-то спрашивает Тициану, но я не понимаю.

— Почему ее сегодня нет? — Второй вопрос более понятен.

Тициана отвечает не то «у нее горб, как у верблюда», не то «с ней случилось несчастье — на отдыхе на нее наступил верблюд». Во всяком случае, что-то о верблюде.

Стоя чуть поодаль и поглаживая Коко, я внимательно прислушиваюсь.

— Я не знаю, что такое верблюд, — объявляет Лука через несколько секунд.

— А лошадь знаешь? — спрашивает Тициана.

— Да.

— Верблюд похож на лошадь, только он большой и желтый, и на спине у него горб.

— Почему?

— Не знаю, уж такой он. Верблюды живут в очень жарких и сухих странах, и в горбе он запасает воду.

— Почему?

— Наверное, без воды ему будет тяжеловато.

— А какое у верблюда лицо?

— Короче, чем у лошади, и более квадратное.

— А зубы?

— Большие зубы.

— А хвост у него есть?

— О да. У всех верблюдов есть хвост.

— А какой он?

— Верблюжий хвост?

Тициана шепотом спрашивает у меня:

— На что похож хвост верблюда?

Я пугаюсь и руками изображаю что-то длинное, червеобразное.

Она продолжает:

— Хвост у верблюда длинный и тонкий, похож на веревку, не такой, как у лошади.

— Теперь я знаю, что такое верблюд, — довольно улыбается Лука, а потом хватает себя за штанишки: — Мне нужно пописать.

— Ох… Ну, хорошо… Но где?

— В канал, — решительно объявляет мальчуган, и я думаю о туристах, которые находят экзотичным сидеть на обгаженных собаками мостовых и болтать ногами в воде, смешанной с мочой, илом, водорослями и мусором. Плюс ко всему там плавают вонючие черные водяные крысы.

Мы втроем (вчетвером, если считать собаку) стараемся занять позицию на самом верху моста. Попутно мы убеждаемся, что это место невероятно популярно у туристов, гондольеров и венецианцев, которые, вероятно, имеют обыкновение собираться тут в любое время суток. Мое внимание привлекает витрина захудалой лавчонки копеечных псевдодревностей. За собой слышу удивительно громкий и продолжительный звук — это Лука мочится в канал сквозь железные перила.

— На что она смотрит? — спрашивает он, имея в виду меня.

— Там магазин старых вещей, — отвечает Тициана.

— Ты уж извини, пожалуйста, что я отвернулась, — ядовито замечаю по-английски.

Тициана бросает на меня быстрый, понимающий взгляд. Хотела бы я снова встретить Луку, когда ему исполнится лет двадцать, — такого же свободного, раскованного и горделивого, уверенного, что весь его город в его полном распоряжении и что он может по-хозяйски помечать его, на каждом углу выхватывая из ножен свой член.

Удовлетворив потребности, мы спешим назад, к джелатерии на Кампо Санто-Стефано. Лука, которого тащит, поторапливая, Тициана, обращается ко мне:

— Когда мне будет четыре года, я пойду в большую школу!

— Потрясающе! — реагирую я. — Когда? В сентябре?

— Нет, в феврале следующего года, — поясняет Тициана.

— Не могу поверить, что он еще такой маленький, у него просто бездна обаяния!

— Лука очень независимый, и у него потрясающая выдержка. Его мать в этом возрасте была точно такой же, — невозмутимо замечает Тициана.

У джелатерии мы обнаруживаем группу уличных музыкантов из Румынии с аккордеонами, скрипками и акустическими гитарами. Они развлекают толпу и собирают монетки в пластмассовый стаканчик из-под мороженого. Лука тут же устремляется вперед, становится рядом с ними и выдает потрясающий танец робота — то двигается угловато, как машина, то резко замирает. Потом он бежит к отцу, который все еще сидит в соседнем кафе. Отец забирает его, так и не взглянув на Тициану, хотя одна молоденькая девушка из его компании, болезненного вида, очень бледная, вежливо здоровается.

Когда мы усаживаемся за столик в джелатерии, мальчишка подбегает к нам попрощаться. На секунду он шумно плюхается рядом с Тицианой (отец по-прежнему угрюмо не смотрит в нашу сторону) и снова мчится к отцу. Тот сажает Луку на плечи, и вся компания снимается с места. Лука восторженно машет нам рукой.

— Это его отец, — произносит Тициана. — Он очень любит Луку и хорошо о нем заботится.

— Но он не очень хорошо ведет себя по отношению к тебе.

— Это потому, что я мать его…

— Ты мать его бывшей подруги, с которой… — Я изображаю в воздухе большой крест. — Ну и что? Если ты вежлив только с избранными людьми, значит, в принципе ты поганец.

— Ну, а как твои дела? — лаконично спрашивает Тициана.

— Все хорошо. Извини, что я плохо одета, я занималась спортом.

— Нет, ты скажи мне, где ты выучилась итальянскому? Я не понимаю, как это можно, если ты целыми днями сидишь взаперти и работаешь?