Венеция. Под кожей города любви

— Лихо повеселились, — говорю я ей. — Контакты, контакты!

Она смеется:

— Прежде чем между двоими что-то возникает, любовь или ненависть, этому предшествует общение, контакты. А все остальное приходит потом.

Я пытаюсь вернуть ей золотистую пашмину, которую Эммануэле таки накинул мне на плечи, но она настаивает, чтобы я шла в ней домой. Протанцевав целый вечер, я чувствую себя сильной и свободной; тело, послушное мне, мягко вибрирует, как виолончельная струна.

Расставшись с Тицианой, бреду по жаркому потухшему городу через пустую Кампо Санта-Маргерита, мимо закрытых магазинов, безмолвной черной церкви.

Душ, стакан воды, постель.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

На другой вечер я снова выбираюсь в свет, на сей раз на оперно-балетное представление в Скуола Сан-Джованни Эванджелиста, совсем рядом с моим домом. Прихожу заранее, вижу длинную очередь у входа и сразу понимаю, во что вляпалась. Билеты дорогущие, тридцать евро. Очередь целиком состоит из туристов. Откуда я это знаю? Определяю по внешнему виду: все неопрятные, взъерошенные; цветастое в сочетании с полоской, черные туфли, белые носки, баварские кожаные штаны до колен, пивные животы и у кого-то даже резиновые сапоги. Безвкусица! Толстый коротышка, облаченный в черное, на носу очки типа «я интеллектуал», проталкивается позади меня, толкая в спину. Он так любит себя и так полон собой, что ничтоже сумняшеся выпирает меня из очереди плечом. Почему бы ему не попросить пропустить вперед? Как же — ведь он здесь — единственный человек. К коротышке льнет молчаливая нервозная девица, которую он не удостаивает ни словом, ни взглядом.

Билетеры все говорят по-английски. Они выхватывают из рук билеты и суют в жестяную коробку-копилку. Вхожу. Центральный зал роскошный, весь в деревянных панелях и огромных картинах. Сцены нет, только в нескольких метрах от публики расставлены семь пюпитров.

Потом начинается ужас. Свет не гасят. Появляется девушка в белой маске на все лицо; на ней пышно украшенное платье восемнадцатого века и обшарпанные парусиновые туфли. В руке розочка — такие по одному евро продают торговцы на улице. Девушка скользит вперед и протягивает розу зрителю из первого ряда, затем усаживается за арфу и извлекает трель. Входят остальные музыканты (виолончель, скрипка, гобой), все в костюмах и масках — у одного дорогая, с длинным носом, у остальных маленькие, прикрывающие только глаза (похожи на маски для сна, какие дают в самолетах). По хрупким фигурам и по тому, как они хихикают, ерзая и подталкивая друг друга, понятно: это студенты. Первая скрипка — парнишка с нарисованной бородой — нервно крутит браслет на руке. Музыканты отыгрывают свою программу — сплошь мелодии, знакомые по рекламе духов, авиалиний, автомобилей и одежды. Выходит дама, тоже в пышном платье, но еще и в парике, напудренная и нарумяненная; маску она держит перед собой на палочке. Дама поет звенящим металлическим сопрано, поет прекрасно, но ее фальшивые ужимки — улыбки публике, вздохи любви, игра с маской — вызывают тошноту. Даму сменяет грузный мужчина с крупным мясистым лицом, маленькими глазками и маленьким ртом; волосы завязаны в хвост, длинный нарядный фрак. Он поет «Nessun Dorma»[26], привставая на цыпочки, когда берет высокую ноту. Атмосфера в зале меняется. Певец публике нравится, слышны приветственные выкрики.

Потом становится еще хуже. Начинается балет: девочка лет шестнадцати, сосредоточенная и угрюмая, в трико и самодельной юбочке из полиэстера, прыгает и крутится — ни дать ни взять пятилетний ребенок подготовил сюрприз родителям к дню рождения. Между номерами она бросает в зал отчаянно испуганные взгляды.

Три эти действа на протяжении двух часов чередуются несколько раз. Танцовщица в общем-то неплоха, особенно в современном танце, но все в совокупности — просто мучительно. Под конец певцы поют дуэтом, изображая пылкую страсть, потом они вытаскивают зрителей — мужчину и женщину из первого ряда — на тур вальса. Я убегаю, не дождавшись конца этого номера, раздосадованная тем мерзавцем из очереди, спектаклем и потерей тридцати евро.

На другой день обнаруживаю сообщение на своем автоответчике: «Привет, Бидиша, это Шармейн. Мы познакомились на открытии галереи, помнишь меня? Звоню проверить, есть ли у тебя номер моего мобильного. А ты не хочешь сегодня вечерком встретиться, поесть пиццы? Я в своем офисе, рядом с Сан-Марко».

Это та сногсшибательная янтарная американка. Конечно, я хочу встретиться, особенно меня интересует пицца, но только не сейчас, ведь я уже три дня как забросила работу. Звоню ей в тот же день, чуть позже, и тут начинаются непонятки.

— Шармейн? Привет, это Бидиша.

— Оу, привет, Бидиша. Как дела? — Голос холодный и невыразительный, как вчерашняя оладья.

— Э-э… Спасибо, хорошо. — Молчание на другом конце. — Так я получила твое сообщение и с удовольствием встречусь поесть пиццы, но только не можем ли мы перенести это на следующую неделю? Просто у меня сейчас много работы и…