Голубой Канале-Грандене сказать чтобы широк.Но вывдоль каналагляньте —не сыскать под стать дорог.Это вам не в оперетте,а взаправду —не зевай! —мчит проворный вапоретто,то бишь лодочка-трамвай.Тянет малый транспорт водный,а на нем,на нем,на нем,как вчера,так и сегодня,утром,вечероми днем —пассажиры,пассажиры,не пытайся – не сочтешь,горожане-старожилы,старикии молодежь.Винт клокочет под водою,а за ним,за ним,за нимлебединой чередою,гладким строем расписным,снявшисьс тихого прикола,словновставс морского дна,за гондолоюгондола,за принцессоюкняжна.Та —стройней виолончели,эта —с модою в ладу,с нарисованным на телепопугаем какаду.А у этой,а у этойстанструитголубизну,как у грации,одетойв набежавшую волну.Правда,если дымку снимем,то почуем —боже мой! —та —пропахла керосином,эта —рыбьей чешуей.А на этой,а на этой,форс держащей с давних пор,под соломой,под газетой —полный рыночный набор:крабы,устрицы,лангусты,перец – красные бока,кочаны цветной капусты,баклажаны,лук,мука…Ну еще бы: непрестаннождут провизию с утравсех отелей рестораны,всех альберго повара.Вот тебе и роскошь тяги!Нетгондол – морских богинь,естьгондолы-работяги,грузовые, как ни кинь…Но зачем же зря лукавить —я плыву на легковой.Гондольерумеетправить,видно, парень с головой.Как большим смычкомкрылатым,он орудует веслом.Мол,почтенье демократам,старый мир пора на слом!Шляпасдвинута бедово,в воду скатится вот-вот.То по-русски вставит слово,то по-аглицки ввернет.А палаццо,а палаццо,стройных портиков рядытак вплотную и толпятсявозле вспененной воды.Знаменитых зодчих слава,что ни дом —фасад со львом.Вот, к примеру, этот справа,вдоль которого плывем.Пришвартованный к поверью,он распахнут в два крыла,с кружевной парадной дверьюиз латуни и стекла.Дверь бананово-лимонна,из нее,того гляди,выйдет краля Дездемонас белой розой на груди…Кто ж плывет со мной в гондоле,взор соседством веселя?Человек пять-шесть, не боле,не считая кобеля.Два монаха-тугодума,как бы скованных во сне,да два явных толстосумас пестрым догом на ремне.Два лощеных иностранца,по всему видать, туза,оба два американца,спеси полные глаза.Намекают гондольеру:дескать, жми,да меру знай,а коль скоро знаешь меру,насс другимине равняй,дескать,ты не очень с нами…Захотим лишь – и адью! —купим вместе с потрохамивсю Венецию твою!Вот один из толстосумов«стоп!»презрительно сказали, за борт со смаком сплюнув,плыть к причалу приказал.И вот тут-то,и вот тут-то,в пикуспеси мировой,в украшение маршрутавыдал на кон рулевой.Подвернув ладью к приколу,он помог сойти тузами запел…не баркароллу,а вот так (я слышал сам!):«Ох, страданье,ты, страданье!» —раздалось вдруг над кормой.«Выйди, милка,на свиданье!» —как у нас под Костромой.Толстосумы обомлели,чуть не тронувшись в уме,а монахи еле-елеусидели на скамье.Как чумной,кобель залаял,на задок, рыча, присел.Только,будто против правил,я один повеселел:– Слышь, дружище!Ты откуда?– Я в России был в плену…– То-то, вижу, чудо-юдо!Был в России! Ну и ну!И опять пошла гондолагладким днищем по волне,ходом спорым и веселымс вапоретто наравне.И опятьмонахи стыли,пустотелые до дна,как порожние бутылииз-под кислого вина.Венеция, 1962 г.