Венгерская рапсодия

Около 2:32 ночи я решила, что поговорю с ним об этом. То есть я такая, правда ведь? Я болтлива. Я все выговариваю. И, несмотря на то, что большущая, огромная часть меня подозревает, что это в корне неверный подход к человеку, который стесняется поддержать разговор даже о покупке нижнего белья, я все равно рискну.

Жаль только, что я решилась на это в джакузи.

Но это не только моя вина. Это Джеймс придумал засунуть нас туда после длинного, тяжелого дня ничегонеделания, и хотя Арти согласился — хоть и думал, вероятно, что сидеть в одной ванной с другими людьми — все равно что кончать кому-то на лицо, — я знаю, что это ничего не значило.

Не то чтобы он сразу стал Хью Хефнером или вроде того, поскольку согласился залезть в большую ванну с двумя друзьями и злейшим врагом. Он даже не выглядел расслабленным, несмотря на абсолютно восхитительные горячие потоки и открывающийся перед ним вид, который просто…

Я в жизни ничего подобного не видела. Легкий вечерний туман, развешанный на деревьях. Деревья кажутся мохнатыми точками, тянущимися до едва смеркающегося неба. Настоящая красота, свежий, слегка прохладный воздух, а Джеймс и Люси почти, почти целуются. Ничего милее и представить себе нельзя.

Так отчего же он выглядит совсем не мило? Он просто уставился в какую-то невидимую точку, словно эта точка невероятно его раздражает. Он так хмурится, что мне видно глубокую морщину между бровями, конечно, ведь деревья — это такая заноза в заднице. Плавно опускающаяся ночь — это так не к месту.

Боже мой, не удивительно, что у него такая мигрень разыгралась.

Неудивительно, что я запаниковала, когда Джеймс и Люси сказали, что идут сушиться. Я даже проводила Джеймса тревожным взглядом, но от него абсолютно никакой помощи. Он сам подтолкнул меня к этому разговору, пока мы в воде, поцеловав меня в макушку прежде, чем уйти.

Пробормотал еще что-то ободряющее типа все будет хорошо.

Но все совсем не хорошо. Потому что, как только я произнесла эти слова — безопасные слова, вспомогательные слова, типа:

—  Знаешь, Арти, я вижу, что мы не совсем ладим. Но я правда была бы рада, если б мы смогли быть друзьями. И если я что-то могу для этого сделать, то сделаю. Одно твое слово, и я сделаю , — он ответил:

— Я не хочу, чтобы мы были друзьями. Я считаю тебя вульгарной, ясно? Иногда мне с трудом верится, что ты вообще можешь такое говорить.

Разумеется, я догадывалась, что дело было в этом. Но суть такова: в момент, когда он это произносит, я понимаю, что совершенно об этом не подозревала. Я думала об этом отвлеченно, немного параноидально, а когда это сказано вслух, когда он сам мне об этом сказал, я понятия не имею, что делать.

Думаю, то, как я себя почувствовала, можно назвать шоком. Было похоже на шок. А когда он проходит, на его место приходит что-то другое, что-то ужасное, я и не знала, что такое таится во мне, ох, я не хочу этого делать. Я знаю, оно на подходе, но даже так — нет, нет.

Я не заплачу. Я не расстроена, потому что Арти Картер — ничтожество. То есть, боже ты мой, мне это и раньше было известно. Это не новость, которая должна меня удивить. И уж тем более удивление не должно возрастать по мере того, как он говорит. Лицо практически ничего не выражает. Он своим противным взглядом уже что-то прожег — там, в лесу.

— Разве нормальный человек такое скажет? Телефонная книга между ног, черт возьми! Я не ненавижу тебя, ты мне отвратительна.

Ладно, допустим, — глаза уже жжет. Нет смысла это отрицать, потому что в следующую секунду я могу почувствовать на лице уже не теплую воду джакузи. Слеза уже скатывается по моей щеке, словно Арти Картер и правда может так меня задеть — но раз так, почему бы ему этого не делать?

Он сказал самую жестокую вещь, которую я когда-либо слышала, и в выборе тона он не был сдержан — словно он пытался сжечь меня заживо.

Вероятно, мне нечего стыдиться, я так расстроилась. Это нормально.

Абсолютно ненормально, как он был шокирован, когда я глупо всхлипнула и постаралась выскочить из джакузи. Я уже почти ничего не вижу от слез, изо всех сил стараюсь не смотреть на него, не доставить ему удовольствия видеть мою минутную слабость, но я все равно замечаю, что он аж рот раскрыл.

Вижу, как из его взгляда пропала вся ярость, испарилась в секунду.

Хотя это в какой-то степени должно было меня обрадовать, этого не произошло. Да, вероятно, это и невозможно, потому что этой радости пришлось бы преодолеть все отвращение, которое он только что на меня излил, и одного выражения лица было недостаточно. Если задуматься, это выражение могло обозначать все, что угодно.

Так же, как и его слова:

— Боже мой, ты плачешь?

Может, он вообще издевается надо мной. Я рыдаю, а он такой: « Ха-ха-ха, она расстроена! Только посмотрите на нее, как ребенок малый!» — Хотя соглашусь, что сложно отстаивать эту точку зрения, когда тебя так хватают за плечи.

— Мэллори, подожди, пожалуйста, послушай. Подожди, дай объяснить… позволь мне с тобой поговорить, всего минуту.

Я могла произнести только невнятное подобие нет и повторять его снова и снова. В этом подобии, казалось, было много гласных, и абсолютно ничего внятного. Как будто кусок мягкого пластилина, и сомневаюсь, чтобы делу помогли мои дергания и жалкие попытки вырваться, к которым я прибегла после. Мне пришлось, потому что, схватив меня за руку, он решил пойти дальше.

Он схватил все остальное. Возможно, это не вполне точно описывает то, что он сделал, потому как в действительности он положил огромную ручищу мне на талию и потащил обратно в воду. И это идет вразрез со всеми моими представлениями о нем, это шокирует… после того, как я называла его отвратительным… в течение довольно долгого времени я не понимала, что мне делать.

Думаю, подрейфую еще в горячей водичке, стараясь выскользнуть из этих тисков. Но в том-то и проблема: он просто невероятно силен. Как будто я гантеля, и он со мной тренироваться собрался, или раздавить, и, хотя я этого не хотела, мое подсознание постоянно напоминало мне, какой он большой.

Его рост 196 см , и на этом дело не кончается. Может, он собирается утопить тебя в горячем джакузи за преступления против морали. Присяжные никогда его не осудят, потому что ты говорила про вагины, и теперь он имеет полное право.

— Черт возьми, Арти, пусти меня, — говорю я, но он не пускает, не пускает.

И потом, не понимаю, как это случилось, мы с ним боремся и плескаемся в пузырях воды, переплетаясь руками и ногами, все более безумно, пока… пока…

Мы оба остановились, в один миг. Я этого не хотела. Большая часть меня хочет продолжать пытаться выбраться, но как только я это почувствовала, я стала не способна даже на самые слабые попытки, и мне не показалось… Что до него… он перешел от жесткой хватки к какому-то временному параличу.

Я едва заметно повернула голову, чтобы посмотреть, отражаются ли какие-нибудь эмоции на его лице. Нет, никаких. Он просто бледный, настолько, что я бы предположила, что он мертв, если б по его щекам не разливался румянец.

И если б я не знала, что это такое твердое в меня уперлось.

У него эрекция. Боже мой, у него эрекция. Я чувствую ее бедром, такую сильную и такую очевидную, тут и думать нечего. Вот он, прямо здесь, как вытянутый палец.

Арти возбужден. Мое барахтанье, или мои слова, или черт знает что его возбудило, и теперь его большой твердый член словно приклеился к моему бедру.

— Ну ладно, — начинаю я, хотя и не знаю, с чего именно стоит начать.

Я практически благодарна, что он меня перебивает, потому что одному Богу известно, как мне закончить предложение. Может: «… я думала, что ты какой-нибудь евнух?» Или: «… мне не верится, что у тебя вообще может встать».

Просто не знаю, да и он — вряд ли.

— Пожалуйста, не говори ничего, — произносит он, неожиданно для меня, это звучит абсолютно беззлобно.

В его голосе вообще не слышится злость, скорее обида. И хотя это сложно понять, я представляю еще куда более странные вещи, словно мы лежим в морской пене.

Я практически лежу на спине, на небольших пластмассовых стульях под водой. А он — почти на мне, его ноги — между моими, его могучая грудь придавила мою. Моя рука лежит на нем, не понимаю, как она там оказалась, и в следующий момент осознаю, что он тоже удерживает меня одной рукой.

У нас получилось что-то вроде неловких объятий. Мы продолжали бороться и сопротивляться до тех пор, пока наши тела не оказались в одном очень знакомом положении, и чем дольше стоит тишина, тем это становится очевиднее.

Его огромная рука крепко удерживает мою хрупкую спину. Мужчины так делают, когда… ну, вы знаете. Когда они хотят войти в тебя поглубже. И я что-то чувствую в нем: некоторое напряжение, вибрации во всем теле. Словно мы наслаждались прекрасным сексом и я вдруг попросила его остановиться.

Подожди, не кончай, — звучит у меня в голове, неосознанно, и мной овладевает огромная ужасная тревога. А если он уже вот-вот кончит? Что, если он кончит, заливая все свои шорты, или (еще лучше!) — на меня? Хоть убей, не могу представить, как выглядят такие, как Арти, во время оргазма, но я замечаю, что мое сознание все-таки старается сложить картинку.

Этот стояк, его напряженное лицо, вдруг расплывшееся от удовольствия. Боже, это рот. Он прикусит свою пухлую нижнюю губу, может, закатит глаза и зажмурится? Такой, как он, ни за что не начнет стонать — а если начнет?

Я бы умерла. Я бы умерла.

— Извини, Мэллори, — бормочет он.

Я даже произнести не могу, чего мне вдруг захотелось. Я не могу убедить его. Меня переполняет миллион противоречивых эмоций, такой злой всего минуту назад, и вдруг эти нелепые и странные эротические мысли и просто… нет, нет. Пора это прекратить. Ему пора отойти от меня.

Только вот когда он отходит, все становится гораздо хуже.

Он большой. Просто огромный, невероятно огромный, и не только в плечах, если вы меня понимаете. Когда он немного поворачивается, я чувствую размер его члена, и, ради всего святого, он становится все больше и больше.

Спустя приличный отрезок времени я уже хотела спросить его, собирается ли он вообще останавливаться, но после его слов мне нельзя быть такой грубой.

Он выглядит таким взволнованным и пристыженным. Его лицо залил густой румянец, и, чем больше он старается распутаться, тем хуже у него это выходит. Когда он наконец добрался до противоположного края джакузи, то почти дрожал.

Ох, он еще и закрывает глаза рукой. Знак еще большего «ах, как же мне стыдно».

— Арти…

— Пожалуйста, не надо. Просто не надо. Правда, мне очень жаль, Мэллори. То, что я сказал… я беру свои слова обратно. Не знаю, что на меня нашло… я правда не знаю.

Я не могу не испытывать к нему сочувствия. Кажется, он так… сожалеет.

— Все в порядке, — говорю я, и после моих слов рука спадает с его лица.

Все равно он не посмотрит на меня.

— Нет, не в порядке. Я просто не знаю, как смириться с твоими… такими разговорами, понимаешь. Я очень плохо на них реагирую.

— Что ж, тебе стоило просто сказать. Я бы сдерживалась или…

Теперь он снова выглядит злым.

— Нет. Нет. Тебе не нужно сдерживаться. Нет ничего плохого в том, что ты говоришь — это все я. Проблема — во мне. Мне это не нравится, но я никак не могу измениться.