Венгерская рапсодия

Целая вечность проходит, прежде чем мне удается что-то из него вытащить, потом снова избегает моего взгляда.

— Вроде того.

— У тебя стоит?

Однако теперь его взгляд прикован ко мне.

— Ты шутишь? Я могу почти всю тебя рассмотреть через эту ночнушку, Мэллори.

Моя немедленная реакция — закрыть руками самые заветные места, но, разумеется, я этого не делаю. Я не могу. Я должна вести в этом танце, даже когда понятия не имею, что я вообще делаю.

— И тебе это нравится? — спрашиваю я, но не жду ответа.

Вижу, что он подбирает слова, что-то типа шутишь? Но хочу это пропустить.

— Хочешь увидеть больше?

Он издает звук, который даже на слово не похож.

— Хочешь увидеть мои сиськи?

Снова звук, еще менее понятный. Что-то вроде короткого О, а за ним короткое У , как будто он не может решиться. Но ничего, решу за него, надо всего лишь потянуть за ленточки…

— Боже, Мэллори, — говорит он, когда видит уже не только очертания моей груди.

Когда я распахиваю ночнушку, он уже дрожит, совсем немного, но достаточно для того, чтобы я почувствовала себя восхитительной .

Я даже не подозревала, что можно испытывать такое, когда мужчина на тебя смотрит. Обычно на мне уже кожаный корсет и трусики с открытой промежностью, но мы все еще даже не близко к дрожи, сильному возбуждению и оооооо, его свободная рука медленно тянется ко мне. Уверена, он умирает от желания сделать что-то абсолютно безобидное, например, положить непорочную руку мне на коленку.

Но дело в том, что я не хочу безобидного. Мне кое-как удалось затащить в постель этот магически притягательный и загадочный лакомый кусочек. Сейчас не время для осторожностей.

— Положи руку на член, — говорю я ему, — но тут он меня удивляет.

Его голос хриплый, потерял всю свою форму, но ему каким-то образом удается говорить. Дрожа, он все еще способен сказать мне:

— Она уже здесь.

Мой клитор набух, болит и молит, чтобы его потрогали. Для него будет уже слишком, если я просто проведу рукой между ногами. Просто это будет честно, если учесть, чем сейчас занят он. Очевидно, что он мастурбирует под едва приподнимающейся простыней.

— Тебе приятно? — спрашиваю я, в ответ он отворачивает голову от подушки. — Тебе приятно самому себя ласкать?

— Хмм, — говорит он, и его рука под простыней задвигалась быстрее.

— Выглядит неплохо, мне хочется сдернуть простыню и увидеть, как ты дрочишь свой большой член, ведь ты большой, не так ли?

Я почувствовала тебя, раньше, толстый и твердый и, казалось, готовый продолжать вечно.

— Думаю, я… — старается он, но едва ли может продолжить. — Возможно.

— Ты чувствуешь, что он большой, в твоей руке, сейчас.

— Да, боже, да.

— И ты весь скользкий, не так ли? Этот звук… это ведь смазка?

На этот раз он стонет в ответ. Глаза закрыты, верхняя губа вытянулась в эту тонкую-тонкую линию.

— Или ты настолько возбужден, что уделал все вокруг?

Снова стон, мне это так незнакомо и так будоражит, как трахаться прилюдно, разумеется, я знаю, почему. Потому что очевидно, что этот стон в данном случае означает: он отвечает да , хоть и без слов.

— Ооо, это так грязно, — говорю я ему, но он этого даже не заметил.

А вот слово «грязно», напротив, заставило его всего вздрогнуть, после чего он начинает словно… прыгать на кровати. Словно трахает невидимую вагину.

— Так хорошо, малыш? — спрашиваю я, хотя в этом и нет необходимости.

Свободная рука сжалась в кулак, сминая простыни, и через мгновение после этого острейшего напряжения он поднял на меня глаза.

Разумеется, похоть не позволяет ему открыть их широко, но важно не это. Важно то, что он поймал мой взгляд и продолжает дергать свой член. Боже, как бы я хотела заговорить его до оргазма.

— Сделай это, — говорю я. — Кончи ради меня.

Кажется, что большего и не требовалось, как только прозвучало слово «кончить», он наклонился вперед, его рука чуть не рвет зажатую в ней простынь. Его рот приоткрыт, и из него доносятся ранее запертые там звуки, он жадно пожирает меня глазами в момент удовольствия.

Он кончает. Кончает.

Серьезно, кажется, что это длится вечно. Не думаю, чтобы мне когда-то доводилось встречать мужчину, который бы так кончал, абсолютно необузданно и отчаянно. Один раз он даже назвал меня по имени, и оно прозвучало не тихо.

Я даже могла поверить, что внутри он не был нем как рыба, совсем нет.