Веник Самураев

Я развернулся на стуле и осмотрел советский шкаф, где сбилась в кучу моя домашняя библиотека. Книги выстроились не в алфавитном порядке, и даже не в историческом, а как-то от прочитанных к непрочитанным. Вторых было больше. Вообще, думаю, о человеке можно судить по тому, какие книги он читает. Как назло, в этот момент на глаза попался увесистый том «Идиота». Я рассерженно отвернулся. Надя до сих пор продолжала говорить в трубке: что-то про Ярика и других бывших одноклассников.

В голову пришла мысль, что «бывших» одноклассников не бывает. Люди в университете – уже однокурсники, и это совсем другое. Но я так подумал, руководствуясь не сухой логикой. Просто Ярик…

О, бедный Ярик, я знал его гораздо, гораздо больше других. Он походил на героя средневековой трагедии: его удел, как и мой, – метаться в поисках себя. Такие персонажи, как мы, погибают не от меча, а от того, что им нет места в этом мире. Сначала мы были в одном детском саду. Собирали палочки на земле, и осенью, когда изо рта шел пар, представляли, что курим сигареты. Это мое первое воспоминание. Он был на полгода старше, и поэтому в нашей дружбе я невольно становился ведомым, а он – ведущим. И куда он нас только не заводил… Пока весь класс читал Пушкина, Ярик передавал мне под партой «Норму» Сорокина. На математике он, как Лобачевский, пытался соединить параллельные прямые (на что потребовалась не одна тетрадь), на музыке он был и королем, и шутом одновременно, а на ИЗО Ярик разрывал бумагу, объясняя, что это арт-перформанс. А однажды, узнав про Дюшана, хотел отколупать в туалете писсуар. Я вовремя отговорил его. Тысячу раз наказываемый, он снова и снова оборачивался на меня из угла, в который его ставила учительница, и весело подмигивал. Или, выходя из кабинета завуча, улыбался мне широким ртом. Он будто сам себя истязал и наказывал. В нем жило необъяснимое, по-детски наивное, необузданное отчаяние. Или он жил этим отчаянием, бережно взращивая его, как цветок. В наших с ним отношениях он был Фродо, а я – плетущийся позади Сем. Пятая черепашка-ниндзя, которая осталась в канализации есть пиццу.

С Надей мы попрощались, пообещав друг другу, как всегда, встретиться в ближайшее время. Я подумал, что неплохо было бы написать и Ярику, позвать его гулять. Но сделать это не успел. На кухне закипел чайник, и я пошел его выключать.

На улице собирались сумерки теплого осеннего вечера. Утренний дождь оставил после себя разливы серебряных луж, по которым неслись машины. Я взял кружку кофе и вышел на балкон, тут бабушка хранила пустые банки из-под засолов и картонные пакеты рассады, а папа – зимние шины и велосипедную раму. Места мало, но я устроился у окна. Над кипятком поднимался сладкий пар.

Кофе разбудил аппетит – а может, мне так казалось, и я, готовый на любую отговорку, лишь бы не работать, прислушивался к внутреннему голосу, которого не было. Рядом с метро находился фаст-фуд, куда я и собирался пойти.

Я вернулся в комнату и осмотрел ее придирчивым взглядом. На столе стоял засыхающий бонсай. «Надо бы полить его, – мелькнула в голове мысль, – а то совсем умрет». На книгах уже упомянутой домашней библиотеки лежал слой нежной, как пух, пыли. Рядом с книгами за стеклом стояли шахматы. Доска была разложена, фигуры расставлены. Черная и белая шеренги пешек застыли напротив друг друга. Деревянные профили воинов, резные кони, готовые в любую минуту вступить в бой, суровые слоны – все занимали свое изначальное положение.

Эта была метафора, которую я показывал всем, кто приходил ко мне домой. Пока ни одна фигура не походила, никто не будет знать, что это будет за партия. Никто не совершит ошибки, не сделает хода, и перед игроками открывается бесконечное множество возможностей в начале игры, а каждое последующее движение неминуемо ведет к поражению одного и победе другого. Каждый новый ход приближает конец игры. Начало партии – самая далекая от конца часть. И пока шахматное поле стоит в первозданном виде, фигуры не знают, кто будет руководить ими в следующий раз, кто сядет за игру – Гарри Каспаров или новичок, не знающий, как ест пешка. И пока фигуры находятся в начальном положении, игроками могут оказаться кто угодно.

Я стал рыться в куче вещей, сваленной на полу, в поисках штанов. Все это время был в одних трусах. Странно начинать рассказывать свою историю, не надев хотя бы подштанники, а еще говорят, что первое впечатление самое важное. Но я брал пример с Ярика, а ему наплевать на свой внешний вид и мнение окружающих.

Приведя себя в порядок, я погасил свет в комнате и хотел выключить компьютер, но заметил незакрытый файл со своим автобиографическим рассказом «Мечты сбиваются». Может, из-за него я не мог приступить ни к чему новому. Это страх написать хуже, чем было до этого. Как будто я равняюсь на самого себя, и у меня не выходит.