Венок Брюсову. Валерий Брюсов в поэзии его современников

Опять в цветах знакомый челн
Готов к отплытью в край незримый,
Рояль по каплям грусть прочел
О том, что люди – пилигримы.

О том, что бродят по мирам
Они с зажженными глазами
И оставляют здесь и там
Свой след горючий и упрямый.

То звон не клавишей, а волн,
Реки подземной гул глубокий…
Ему мечта была как вол,
Пахал он каменные строки.

И он работать заставлял,
И сам затепливал он страсти.
Раскройся, круглая земля,
Прими того, кто звался мастер.

<1926>

Григорий Ширман

«В кругу последнем ада, где Виргилий…»

Б.

В кругу последнем ада, где Виргилий
Почил и Дант, покорный ученик,
Испуганно к учителю приник,
Блуждает дух певца, чей прах в могиле.

Шумят рабы, от их певучей гили,
Похожей не на песню, а на крик
Вчерашних схимников, сейчас расстриг,
Ушные раковины наши сгнили.

Лишь тот, кто знал могучий бег миров,
Был холодом прекрасен и суров,
Он в мраке глаз хранил огонь агата,

На дне качались тени всех времен,
На черном дне, что мудростью богато.
Он был поэт, который был умен.

<1926>

Иван Рукавишников

Брюсов (стих напевный)

Ах, город, город, город, город.
Зловещих ямбов стук.
Кто там в окно выглядывает?
Недруг или друг?

Город, город, город, город —
Мчащийся хорей.
Раз, два, три, четыре.
Eins, zwei, drei.

В городе поэзия! ха-ха-ха.
Здравствуй, чорт.
С грузом железного стиха
Плывем в последний порт.
Богов забудем.
Стальными будем.
Плывем, плывем в последний порт.

Город. Брюсов. Брюсов. Город.
Поэт Валерий, эй!
Закрутился чортов ворот.
Eins, zwei, drei.

Рим и Эллада,
И Лель и Лада, —
Ах, все не надо,
Ах, все прощай.

Брюсов. Город. Город. Брюсов.
Eins, zwei, drei.
Где нет ни минусов, ни плюсов,
Туда гони скорей
Ладью, Борей.

Но наша память,
Людская память,
Везде, где пламя.
А ты и пламя,
Ушедший брат.

<1926>

Макс Кюнерт

В.Я. Брюсов

Палач, себя пытать готовый,
Стихосложения кузнец,
Ваятель мысли, скульптор слова,
Схоласт, мечтатель и мудрец.

Он, всех соблазнов искусивший,
Испробовавший всех отрав,
Поочередно мудро пивший
То зелье книг, то зелье трав.

И, через все пройдя соблазны
Земных и инфернальных сил,
Он благовонья и миазмы
В своих размерах накопил.

Под мерный трепет опахала
Им, опьяненным, в чутких снах
Истома страсти познавалась
На мягких шкурах россомах.

А после сладостной истомы
Слова бессмертных мертвецов
Прилежно собирал он в томы
И видел вечности лицо.

Он в поклоненье разным верам
То вспыхивал, то вновь стихал.
Кую ему привет размером
Его державного стиха.

1927

Яков Городской

К портрету Валерия Брюсова