Венок Петрии

Я вынесла из дома варенье, воды и рюмочку ракии для цыганки.

«Выпейте, — говорю, — за упокой души мужа мого Милосава».

Они угостились.

«Царствие ему небесное».

Гляжу я на цыганенка. До чего симпатичный, ей-богу.

«Как тебя зовут? — спрашиваю его.

«Душко», — отвечает, а может, ишо как по-другому.

Правду тебе сказать, ничё мне имя его не сказало, потому я толком и не упомнила. Но кто его знает, рассуждаю сама с собой, может, имя и не важно.

«А петь, — говорю, — умеешь?»

«Умею».

«А играть?»

«На скрипке малость играю».

«Это хорошо, — говорю. — Погоди-ка».

Пошла в дом и вынесла скрипку.

«Ну, — говорю, — спой мне что-нибудь. Знаешь эту — «Милорад-гуляка»?

«Знаю», — говорит.

А это такая разудалая песня, не больно, может, подходячая, чтоб петь ее за упокой души усопшего. Но Миса ее любил.

«Ну-ка, — говорю, — спой ее. Но пой не Милорад-гуляка, а Милосав-гуляка. Сможешь? Хорошо споешь, я тебя награжу».

Жиганул он смычком по струнам, подтянул их чуть и запел:

Зреют обочь сада
Грозди винограда.
Хочь бы кто пришел отведал,
Никому не надо.

Заявился Милосав

Щупать сливу, виноград,
Заодно и девок тоже —
Тех, кто помоложе.

Старается изо всех сил, чтоб не ошибиться. Не сказать Милорад вместо Милосав.

Милосав — гуляка, кот, —

поет он дальше:

Все просадит, все пропьет:
Фукнул две ли, три ли тыщи —
И опять как нищий.

Милосав — пропойца, кот,

Никаких ему забот:
Пшик остался от монеток,
Мать его разэтак![8]

И так до конца всю песню пропел.

Не бог весть как и спел. Играет мальчонка слабовато, да и голосок ишо тоненький, детский. Но на нет и суда нет. К тому ж почем мне знать, что кому по душе. Мисе, может, и по душе было бы.

«Ну, — говорю, — молодец, хорошо спел. Выйдет из тебя добрый музыкант. Отец-то у тебя играет?

«Да», — говорит.

И аж краской залился от радости, что я его похвалила.

«Вот, — говорю, — пущай он тебя ишо лучше играть научит. — Завернула скрипку в чистый лоскут и протянула ему: — Держи, — говорю. — Это тебе за упокой души мужа мого Милосава».

Цыганенок до того ошалел, что чуть памяти не лишился. Выхватил у меня из рук скрипку и к воротам. Уж на улице прокричал:

«Царствие ему небесное!»

И умчался, токо пятки сверкают.

Я рада-радехонька. Ну, думаю, и этот грех с души сняла. Не о чем теперича с мужем спорить. Не за что ему теперича на меня обижаться.

Радуюсь я, значит, и вдруг мне словно в голову ударило. Ровно дятел постучал: тук, тук.

«Слушай, — обернулась я к цыганке, а она знай благодарит и пятится, тоже, видать, навострилась бежать, — мальчонка правду сказал, что отец его музыкант?»

«Да», — говорит.

«А зовут его не Милутином?»

«Милутином».

«Регент? У его ишо в оркестре трое играют?»

«Да».

Э, дак ведь они провели меня! Это ведь он сына свого подослал! Ну, Милутин, токо пройди мимо дома, камнем тебе голову проломлю.

«Поди-ка, — говорю, — покличь мальчишку».

Глянула я через забор, а мальчишки уж и след простыл.

Цыганка ударилась бежать. А сама кричит:

«Не мой это ребенок и знать не знаю, чейный он! Негоже назад брать то, что за упокой души дадено, бог накажет. Бог, он все видит, про все знает, накажет тебя, бабонька!»

Вижу, злись не злись, один толк.

Махнула рукой, засмеялась. Провели меня, и на здоровье, пройдохи вы эдакие, мать вашу…

«Дак я, — говорю, — и не собиралась ничё назад брать, просто хотела, чтоб он отцу привет передал. Передай свому Милутину привет от меня».

«Передам, как же, как же, передам», — кричит цыганка издаля.

И давай бог ноги.

5

Прошло опосля того дён пять.

Я чего-то жду, а чего и сама не знаю, все свое думаю.

Провели они меня иль не провели? Откуда Милутину было знать, что в ту ночь я Милосава во сне видела и он мне о скрипке говорил? Ни от кого не мог цыган об этом услыхать, ежели токо сверху кто шепнул ему.

Обман мог выйти, ежели каким чудом все это случайно сошлось и жена его и сынишка в то утро ненароком мимо мого дома шли. Может, и так, но вряд ли.

Вот и гадаю, обманули они меня иль нет, но все ж таки склоняюсь к тому, что нет тут никакого обману. Ну и, само собой, ломаю себе голову, так ли я поступила, как надо.

Ежели так, как надо, Миса ко мне придет. Ежели нет, мне его боле не видать. Или придет неведомо когда, да и для того токо, чтоб изругать и пристыдить меня как мразь последнюю.

Вожусь я, значит, хлопочу по дому, а сама все думаю, куда бы деться. Прямо места себе не нахожу. Брожу по поселку, по лугам, все дела себе придумываю, а самой бы токо время убить.

В начале лета дожди прошли, так в лесу белых грибов высыпало уйма. Со шляпу величиной. Вот такие, ей-богу, по полтора кила в кажном. Стала я по грибы ходить, за день полную корзину набирала. А вечером к старой нашей гостинице выносила — продавала. За их хорошие деньги платили. А что не продам, сама съем. Одними грибами, слава богу, сыта бывала.