Венок раскаяния

— До военкомата — около трехсот километров, и я зимой пошел… Добрался с трудом. Военком говорит: «Рядового с бронью не имеем права». — «А я,— говорю,— от вас не уйду». Он помощника вызвал, стали думать, как бы мне младший чин офицерский оформить. Я говорю: «Нет, я рядовым пойду». Упросил. В Беломорске иду в форме рядового. В пилотке. Смотрю — учитель наш из школы, из Умбы. Офицер политсостава. Я свернул в сторону, не хотел к бывшим своим подчиненным подходить. Одолжений не хотел. Если б я знал, что он погибнет. Если бы… Знаете, кто это был?..

Николай Михайлович смотрит на меня.

— Ваш отец.

Нигилисты были всегда, во все времена. Не это худо, а то, что многие из нынешних не шевельнулись, чтобы убрать дурное, отодвинуть зло, чтобы самому, лично попытаться… Не вздрогнули, не встрепенулись, не рискнули серьезно ни на какое дело. Обеспеченные маловеры, бодрые пессимисты, говоруны.

Нигилисты с младых ногтей.

И веру, и неверие надо выстрадать, чтобы чувство было истинным.

Сколько осталось их, довоенных школьных учителей,— Николай Михайлович Пидемский, Нина Емельяновна Сергеева, Мария Ивановна Касьянова. Трое? Наверное.

Какой верой платили они за неверие в них, незаметные люди маленькой полуостровной земли. Их именами не назовут ни самый мелкий хутор, ни тупичковую улочку, ни какой-нибудь пусть маломощный катер. Это — «народ».

…Валуны, скалы, мох — все удаляется, остается позади. Уменьшается до точки пристань на том берегу. В рыбачьем карбасе ночью уплывает из Кузомени Виктор Ногин. Терские мужики, рискуя собой, тайно увозят его. Вместо шести лет он пробыл на Терском берегу восемь дней и теперь возвращается в Петербург, в Москву, на баррикады.

По-прежнему дважды в день я слышу это имя: «Следующая остановка — площадь Ногина».

И думаю о том, кто был с ним в ту ночь на веслах.

Уже поздний вечер. Николай Михайлович показывает старый альбом: школа — учителя, ученики… Кого-то и я застал, о других слышал. Вот учитель Курников, глуховат был, с приговором «в этим, ну…» У него в классе был «Сережа-паровоз», читал: «р,а—ра», «м,а—ма». «Что получилось?» — спрашивал учитель.— «Окольница». «С а п о г и» — он складывал буквы и читал: «Бахилы».

Курников сокрушался: «В этим, ну, в соседнем классе, мой тезка пятый год в первом классе сидит, тоже Сергей Федорович».

На шестой год мать у колонки с гордостью рассказывала всем: «Сережа-то мой во второй класс перешел!»

Талантливый дебил. Он до конца жизни путал, что больше — три рубля или пять. Но как никто разбирался в любых моторах — лодочных, автомобильных, авиационных, старых и новых, наших и зарубежных. Починить ли, собрать — все к нему. Где теперь? Умер три года назад неженатым. А Курников? Учителя застрелили сразу после войны. Отвез Клавдию Ивановну, супругу, тоже учительницу, в Кандалакшу, в больницу, спешил обратно в Умбу, в школу. Чтобы скоротать путь к пристани, миновал портовую вахту, сторожиха окликнула его, но глуховатый учитель не услышал. Она вскинула ружье. Стреляла, видимо, плохо: целилась по ногам, а попала в сердце.

А Павла Григорьевна Смирнова, географ? Ее арестовали по инициативе «снизу». Соседка перед смертью повинилась перед ней, что оговорила ее, позарилась на мужа.

— И я вел ее уроки, это верно. Но сидела немного, месяца три. Еще долго жила и умирала в доме дочери. Я навещал ее, это… вы знаете… неприятно. На грязной кровати, и они ее почти не кормили.

А Коган, директор? Он войну прошел. Потом из Умбы уехал в Ленинградскую область. А вот, прочтите письмо, я его полгода назад получил.

«Уважаемый Николай Михайлович! Вы спрашиваете о Соломоне Дмитриевиче. Он был очень болен и запретил писать о себе. Вскоре после первого инфаркта он оказался в больнице со вторым. С третьим инфарктом он лежал в госпитале. Улучшение было непродолжительным. Он умер дома от внезапной остановки сердца в момент, когда его выслушивал и только что с ним разговаривал врач из поликлиники. Это произошло днем 25.5.82 г.

Он очень хотел повидаться с Вами, самым большим другом».

— У нас если кто в институт собирался, поступал обязательно. А сейчас и в техникум не каждый пройдет. Но дело и не в этом даже. В смысле образованности мы, может, и шире стали, а вот в смысле воспитанности — нет. Без культуры за стол садиться нельзя, а у нас — к алтарю идут.

— Вы верующий?