Венок раскаяния

— У нас в волости было много интеллигенции: лесничество с дачами его императорского величества, земская больница очень хорошая — несколько корпусов, начальное училище, волостное управление, церковь. Мы собирались в школе, в Народном доме. Каждой девочке непременно отмечали именины. У нас был свой хор. Вместе с крестьянскими детьми ставили спектакли. Деревенские художники-иконописцы писали декорации. В школе был огромный зал. И я, мальчик, влюбился в учительницу, а она — в меня. И вот танцевали по кругу, я сидел и увидел вдруг, что у нее сквозь платье просвечивали… нет, нет, не ноги даже — кружева. И вдруг она стала мне безразлична. Что случилось — не знаю. Прежде не мог без нее, а тут — все. Она чуть не плачет: «Что с тобой?» — «Ничего». Кружева… Я проводил ее и возле церкви, где обещали быть вместе, расстались. Она потом вышла замуж за агронома, овдовела и умерла от сердца. А со мной случилось то, что случилось.

У нас жили два купца, оба интеллигентные. Василий Федорович Сенков был очень богат. У него было шесть девочек — Лиза, Нина, Надя, Катя, Люба, Шура и один мальчик — Федя. И вот с Ниной Сенковой… Я ее первый раз в хоре увидел, мы пели «Вечерний звон», она стояла рядом и держала ноты. Мне шестнадцать, я школьник, а она уже закончила третий класс гимназии. Я помню — гимназическое темно-кофейное платье, белый фартук. Никаких украшений и завивки никакой. Две длинные темно-каштановые косы до подколенок. Мы воспитаны были здороваться не по-городски, а со всеми, кто старше тебя; пальто — девочке; очередь уступить; не перебивать… Я начал ухаживать за ней, она относилась благосклонно. У них был сад с аллеями. Рядом пруд, и там три ели, под ними можно в ливень стоять. Потом она поступила в Петроградский университет. На пасхальные каникулы приезжала редко, потому что была распутица, а на рождественские — непременно. И все лето — вместе.

Потом мы на полгода расстались, я уехал в Симбирск, на Волгу, строил мосты. Условились не писать, пишут любимой девушке, а я не был уверен в себе наверняка. И хоть трудно работалось, и заболел я там, а не жалею, нет. Меловые горы, песчаные откосы, ляжешь вечером на песок, и вдруг сияние — пароход.

Вернулся я в декабре, она — в январе, на каникулы. Мне уже 19. Спектакль. И я играю белого офицера, которого ведут на расстрел. Меня расстреляли, а потом — танцы. Что танцевали? Вальсы, кадриль — не деревенскую, нет, а вроде мазурки, падеспань, падекатр, краковяк, танго. Ну что вы, были танцы по 32 фигуры. Больше — под рояль, его еще не конфисковали у Сенковых. Я так в костюме белого офицера и танцевал. Выглядел я, видимо, приятно, это я потом узнал. Мы сидели вечером у Сенковых, Ниночка играла на рояле, и старшая Лиза спросила:

— У вас костюм офицерский свой был?

— Нет, не мой.

— Как жаль, он так идет вам.

И вот опять август, Ниночка уезжает снова в Петроград. Лошади уже запряжены, а мы в саду, в беседке. Сестры звали уже три раза. Мы вдвоем идем за подводой, отстали. Ее зовут… Я проводил ее до Игумново. Уже сумерки были густые. Помню, она приглашала меня в Петроград.

Потом меня перед Ниночкой оговорили — вздор, глупость. И в последние ее каникулы она меня сторонилась. Правда, проводить разрешила, и я хотел ей все сказать. Она уже поднялась на крыльцо и вдруг обернулась… И все было поправимо, мы могли пойти в сад, и я бы объяснился. Но тут в окно выглянула тетка-старуха, и Ниночка сказала коротко: «Прощайте».

Я слышал, за ней тогда ухаживал студент-медик Никитин.

И я Нину потерял.

Мы так и остались на «вы». И я ни разу не взял ее под руку.

Теперь один. Жена умерла давно. И оба сына умерли.

…Старик сидит, обхватив голову руками.

— Я только теперь, к концу жизни, понял простую истину: жениться надо по любви. Если бы не тетка в окне…

Жизнь состоит из непоправимостей. Так бывает: кажется, сойди с привычного круга — случайно сядь не в свой поезд, перепутай номер телефона, заверни в переулок, заблудись, и все счастливо образуется. И наоборот — то, что, казалось, было предназначено только тебе… Случай, просто случай.

— Я ничего не знал о ней 63 года. А недавно, два года назад, вы опубликовали в «Известиях» очерк «Пристань на том берегу». Там упомянули мое имя. После этого получаю вдруг письмо. Из Ленинграда. Открываю — от нее… Это все — от нее. Мои письма? Там, у нее, в Ленинграде…