Венок Соломона

Августовский солнечный день. Бархатно-тёплый, с чистым голубым небом, один из тех, когда на дворе уже не лето, но ещё не осень. Прибитые ночными похолоданиями, не докучают вечерами комары. В палисадниках домов радуют глаз пышные гладиолусы, георгины, разноцветные астры и флоксы. На асфальте тротуаров, шевелимые лёгким ветерком, краснеют, желтеют первые опавшие листья клёнов и берёз. В такую благодатную погоду лучше всего пройтись по лесу в поисках тугих боровиков и подберёзовиков. Почитать книгу в тишине парка. Расслабиться на берегу реки с удочкой или посидеть у костерка с подвешенным над ним котелком. И предаться мечтам, сокровенным мыслям, думать о вечности всего, созданного Богом, о сущности бытия. На рекламной вывеске, прибитой над входом в шумную забегаловку, выясняли отношения два взъерошенных воробья. Задорно чирикали, наскакивали друг на дружку. Что-то не поделили пернатые собратья. Разом сорвались, улетели куда-то. Синий фанерный щит с неровной надписью «Посидим, поговорим» и столь же примитивно намалёванной на нём кружкой с шапкой пены, белел потёками птичьего помёта. Надо полагать, по замыслу хозяев пивнушки, он являлся украшением их заведения, приглашая неприхотливых посетителей – местных забулдыг – потратить последние гроши на дешёвое «Жигулёвское», привычно разбавленное водой из крана. За дверью забегаловки, распахнутой на улицу, манящую не спеша прогуляться по ней, гул хмельных голосов и табачный дым. Эти голоса смешивались со звонкими детскими визгами, доносящимися с площадки детского сада, а сигаретно-папиросный чад растворялся в запахе выхлопных газов машин. Шли пешеходы, у ног вертелись голуби. Дворник в оранжевом жилете суетился у крыльца супермаркета. На мусорном баке стрекотала сорока, отгоняя от него лохматую собачонку. Обычный трудовой день… Для кого как… Во всяком случае, не для всех горожан он был обыденно-будничным. В этот ясный погожий день, ласкающий душу и тело упоительно-нежными лучами небесного светила, автослесарь станции технического обслуживания автомобилей Сергей Морозов получил зарплату. Двадцать тысяч рублей. Приличные, в общем-то, деньги. Но не радостно Сергею от тугой пачки купюр, вложенной во внутренний карман пиджака, аккуратно застёгнутый на пуговичку. Какое-то внутреннее чувство подсказывало Сергею, что надо бы сначала зайти домой, отдать деньги жене. Ранним утром она закатила скандал: - На какие шиши детей в школу собирать? А кормить их чем? Получку ему хозяин не даёт… Мужик ты или барышня кисейная? Потребуй! Отдаст, никуда не денется… - А-а.., - махнул рукой Сергей. - Приди сейчас домой – обратно не вырвешься… И ноги понесли в пивную «Посидим, поговорим». Посидеть… Поговорить… В пивной, среди общего гула, высокий дискант Сергея, созвучный ноте «фа», выделялся громкими выкриками. - Так вот я и говорю: не повезёт – в собственное дерьмо вляпаешься! На одни и те же грабли опять наступил! – наполняя кружку пивом, запальчиво сказал Сергей, не молодой уже мужчина с проседью на лысеющей голове. За одним столом с ним молча потягивали горьковатое «Жигулёвское» два стриженных под «ноль» парня. Поглядывали на добротный костюм Сергея, щерились насмешливо-хитроватыми улыбками. У парня в клетчатой безрукавке, худого, узколобого, сидящего напротив, под глазом багровел кровоподтёк. Рядом с ним крепыш в чёрных очках, в синей майке, обтягивающей мускулистую грудь. На голых плечах татуировки. На левом: грубо наколотое изображение православного креста. Под ним корявая надпись: «Не забуду мать родную». На правом столь же примитивный рисунок кинжала, пронзившего сердце, и ниже грозное предупреждение: «За измену не прощу». - Давал себе зарок не трепать языком. Так нет… То там брякну что-нибудь лишнее, то в другом месте… А люди всё передают начальству. А тому не нравится слышать про себя правду… Гонят взашей… И на кой чёрт сдалось мне обозвать хозяина СТО клопом кровососным и жуликом? Эх, дурак я, дурак… - пристукнул Сергей кулаком по столу. Его резкий выпад не произвёл впечатления на незнакомцев. Парень с подбитым глазом придержал тарелку с креветками, покосился на Сергея. - Тише, дядя… Закусь опрокинешь… Другой, который в очках и в майке, зубами продавил креветку из розового панциря в рот, глотнул пива. Безразлично произнёс: - Уволили… Подумаешь… Была бы шея, хомут найдёшь, папаша. Ещё не один такой костюмчик себе притаранишь… - Где сейчас устроиться? Хотя я автослесарь с опытом, но года не те… Дурак я, - качая головой, сокрушался Сергей. Узколобый ухмыльнулся. - Если дурак, то надолго. Тот, который поклялся не забывать мать и убить за измену, хрипло рассмеялся. - Отец Никанор… Ну, помнишь, Щербатый, нашего священника? Узколобый кивнул. - Молитву запел… Так завыл, что Васька Кривой смех не сдержал… Ну, ты помнишь, Щербатый, щипача, который по третьей ходке пришёл? Как заржал Васька, отец Никанор сказал ему: «Толки глупого в ступе пестом вместе с зерном, не отделится от него глупость его. Притча Соломонова, глава двадцать седьмая, стих двадцать второй». Мне те слова запомнились… И как впечатались в башку - сам удивляюсь?! - Душевно Кривой пел… Эх, Магадан, Магадан… Столица колымского края… Пятерик ему осталось париться. Приятели замолчали. Поглядывая на Сергея, изредка перекидывались между собой короткими, понятными лишь им словами. Крепыш что-то шепнул узколобому, тот кивнул и вскинулся заплывшим глазом на Сергея. - Всё нормуль, папаша. Не бери в голову! - Думаете, мне горько и обидно из-за того, что меня уволили? - ответил Сергей. - Мне деньги жалко. - Какие деньги?! – в один голос спросили парни. - Свои собственные! Заработанные вот этими трудовыми мозолями! – показал Сергей плохо отмытые от мазута и в ссадинах ладони. – Я вкалывал, как прокажённый, без выходных… Несколько движков перебрал, поршневые на них поменял… Две машины, разбитые в дрободан, выправил… Клиенты довольны… А он, гад, выгнал меня… Пинка дал под зад! А за что?! Не понравилось ему, жлобу толстомордому, что правду о нём сказал… Захмелевший Сергей, не стесняясь в выражениях, подробно обрисовал сцену диалога между ним и хозяином автомастерской. - Вхожу… Сидит, кофе пьёт, скот вонючий… Мурло – во! Харю отожрал. На меня рожу уставил. «Ты называл меня клопом кровососным и жуликом?» - это он вопрос задаёт. – Когда? - спрашиваю. «Вчера вечером в курилке». - Вот гады, отвечаю, - уже настучали… Ну, называл… А что? Неправда? Две тетради у тебя, жулик! Одна липовая, для налоговой инспекции. Другая для настоящих расходов. И разве не кровосос? Паразит ты! За три месяца ни копейки не заплатил! Всё денег нет! А жрать в ресторане деньги у тебя есть? На Канарах пузо греть тоже находишь деньги? Вот пойду в прокуратуру, в налоговую, оденут тебя на кукан! – сказал я ему. Морда у него краской налилась, как помидор стала. «Умник, - говорит, - ты, вижу, большой, а простой истины не разумеешь: у меня, - говорит, - всё схвачено. Официально ты не трудоустроен… Не докажешь». А я ему, вот как ты давеча, притчу Соломона, главу двадцать восьмую, стих одиннадцатый… Он так и отпал. Говорю ему: «Человек богатый – мудрец в глазах своих, но умный бедняк обличит его». - Ну, даёшь, папаша! В самый дых всадил ему! – одобрительно сказал узколобый, внимательно приглядываясь к костюму Сергея. - Его затрясло от страха, - убедив себя, что так оно и было, самодовольно ответил Сергей, довольный похвалой. - Ну, а ты? - Пообещал, что расскажу клиентам, как дурят их на СТО. Вместо новых запчастей ставят бэушные. - Ну, а он? - Понятно… На дверь указал… Уволил… - И что? Расчёт выдал? – как бы сочувствуя Сергею, осторожно спросил узколобый. – Деньги получил? - Двадцать тысяч… За три месяца работы без продыху! Ну, скажите, разве в наши дни это деньги?! Сергей в доказательство похлопал себя по карману пиджака. - Курам на смех! Цены растут, а зарплату эти сволочи предприниматели, частники-эксплуататоры, не повышают. Двадцать тысяч выдал! Что на них купишь? Сергей, распалясь, снова похлопал себя по карману. - Вот они, гроши… Двадцать тысяч! Да он мне в три раза больше должен был заплатить! Парни понимающе перемигнулись. - Ты где молотил? В «Метеоре»? – угрюмо спросил парень в очках, если верить его татуировкам - верный сын и безжалостный ревнивец. Повернулся к узколобому. – В натуре, Щербатый, хозяин той эстэошки козёл вонючий. Поможем папаше… Сгоняй за водярой. И колбаски прихвати. Пиво без водки – деньги на ветер… Верно, папаша? Не горюй… Ты же автослесарь… А у меня корифан в автосалоне менеджером пашет. Устроим тебя. Башли там платят хорошие и без задержки… Щербатый скоро вернулся, выставил на стол бутылку водки, выложил ломти колбасы и порезанный лимон. - Короче, папаша… Сейчас канаем в автосалон… Да не тушуйся! Там свои в доску! Будешь получать как помощник президента! Давай, накати за твою новую работу! Сергей выпил налитый до краёв стакан водки. Внутри обожгло. Застучало в висках. Зашумело в голове. Не завтракал, не обедал. Глядя на колбасу, ощутил голод. Жадно накинулся на еду. - Хавай, папаша, хавай, - придвинул ему колбасу узколобый. Подсел ближе, приобнял Сергея, погладил пиджак. - Ничего матерьялец, папаша… Хорошая ткань… Почти новьё! И фасончик моднячий! Клёвый костюмчик! - Гер… Германия! Я его… всего пару раз над… надевал… И вот сегодня… По случаю захода на ковёр… к начальству. Пришлось.., - качаясь, промямлил заплетающимся языком Сергей. После водки и съеденной колбасы его потянуло в сон. Он уже с усилием держал голову. Ему подали второй стакан. Сергей хлобыстнул… и провалился в небытие. И больше уже ничего не помнил. Отрывочно, словно во сне, возникали видения… Какие-то люди стаскивали с него пиджак и брюки, сдёргивали носки… Из тумана выплывали деревья… Канава… Холодный мрак ночи… Яркий свет… Люди в белых халатах… Возня… Шум… А он всё падает, падает… Очнулся Сергей на койке медицинского вытрезвителя. В одних трусах. Без денег и сотового телефона. Без ключей от квартиры и наручных часов. С разбитыми губами и опухшим носом. - Где вы так назюзюкались? – заполняя журнал, спросил капитан милиции. - В пивной лавке «Посидим, поговорим»… - Посидели, значит… Поговорили… В итоге без штанов остались. А могли и жизни лишиться. - Кабы не сказал им про деньги… Ещё Соломон учил: «Кто хранит уста свои и язык свой, тот хранит от бед душу свою». - Грамотные нынче пошли выпивохи… Библию почитывают… Стих двадцать третий главы двадцать первой помнят… А ведь предупреждал Соломон в притчах тех, что пьянство губит таких, как вы, Морозов. О чём гласят стихи двадцать девятый и тридцатый главы двадцать третьей? Молчите, Морозов? Слабо? Ну, так поднимите глаза на плакат, что висит над вами. Наглядная агитация для наших завсегдатаев! Читаю, вам, Морозов, на похмелье. Слушайте и вникайте. Соломон спрашивает: «У кого вой? У кого стон? У кого ссора? У кого раны без причины? У кого багровые глаза?» Отвечает Соломон: «У тех, которые долго сидят за вином, которые приходят отыскивать вина приправленного». Вой, стоны жены и ссора в вашем доме, Морозов, обеспечены. Побитую физиономию вам ещё отделает скалкой или сковородкой супруга… Старшина Иваньков! Дайте ему какое-нибудь бесхозное тряпьё, чтобы прикрыть наготу… Ступайте, Морозов! Сергей вышел на улицу. В драном больничном халате без пояса, в тапочках на босу ногу. Накрапывал дождь. Было прохладно, ветрено и уныло. Грязно-серые облака тащились по пасмурному небу. К горлу подступала тошнота. В голове шумело. Насмешливые слова милиционера молотками стучали в ней: «Посидели… Поговорили…». Миллионщик из Луковки «Иной выдаёт себя за богатого, а у него ничего нет; другой выдаёт себя за бедного, а у него богатства много». Книга притчей Соломоновых. Глава 13 (7). Луковка – село старинное. Приземистые дома из потемневших лиственничных брёвен украшены резными наличниками. Давно нет в живых мастеров ажурной резьбы, а дело рук их восхищает проезжавших и проходящих здесь путников. Издалека видно село белокаменным собором. Радуют глаз его золочёные купола, и мелодичный перезвон колоколов, услаждая слух, разносится над высоким берегом Иртыша. Много в селе богатых, зажиточных домов. В каждом дворе за высоким забором лает рослый, злой пёс, устрашающе гремит цепью. Исстари на Руси так повелось: если непогода и голод вынудили путника искать в поздний час ночлег, пройдёт он стороной такой дом, хозяин которого, уповая на бедность свою, откажет в куске хлеба и приюте, отругает путника со словами: «Бродят тут всякие». Случается, и собаку спустят на несчастного горемыку. А ведь ещё мудрый Соломон говорил: «Кто ругается над нищим, тот хулит Творца его…» Притчи Соломона, глава 17 (5). …У самого берега реки заросший бурьяном огород с поваленной изгородью. Ветхая избёнка вместо забора сосенками окружена. Нет и собаки. Много лет здесь жил известный на всю округу плотник и кровельщик Илларион Воробьёв, мечтатель и фантазёр, за что и прозвали его Миллионщиком. Однажды, дождливым вечером в мокрое окно Иллариона постучал седобородый странник. Котомка у него через плечо на верёвочке болтается. В руке посох. Крестик на нитке свисает с худой старческой шеи. Рубаха износилась на локтях, голые колени проглядывают из драных штанов. На ногах чуни дырявые. Бомж – одним словом. Без определённого места жительства человек. Но у него на то свои причины и не нам его судить. Дрожит старик, продрог, крестится: - Пусти, мил человек, ради Христа… Обогрей да в хлебе не откажи… И Бог воздаст тебе за добро. - Входи, святой человек, - гостеприимно распахнул дверь Илларион. – Один живу… Как раз баньку истопил. Согреешься, дедуля, и ужинать будем. В бане Илларион похлестал веником старческие мощи пришельца, окатил водой и подал ему чистое бельё, свои потрёпанные, но целые брюки, рубашку, куртку и сапоги. Рваньё старика бросил в печку. - Переоденься, дедуля, и вечерять пойдём. За чаем с дикой душистой малиной Илларион спросил: - И чего тебе дома не сидится, старче? Всё ходишь по миру. Жил бы в городе в доме ветеранов. Тёплый туалет, горячая вода в кране, ванная комната… И кормят прилично. Постель меняют. Медицина там. Чистота. Мылся бы каждый день. А то ходишь неопрятный… Извини, конечно… - Была у меня большая квартира со всеми удобствами, о которых говоришь. Детям оставил… Не нужен им стал, - вздохнул старик. - Пусть живут… Не хочу им докучать своей немощью. А в дом престарелых не пойду… Нет… Городские жители телом чистые, а душой грязные. А я хожу… Никому зла не причиняю. Ничего мне не нужно окромя этой палки да куска хлеба…. Добрые люди не перевелись… Подают… Не голодаю… - А мне, дедуля, концы с концами сводить надоело. Всё надеялся разбогатеть. Мечтал миллион заработать или найти где. За то в деревне Миллионщиком прозвали. В насмешку… А жизнь прошла, и мечты остались мечтами. Только и остаётся: взять, как ты, посох и отправиться гулять по белу свету. - Мудрый Соломон сказал: «Предай Господу дела твои, и предприятия твои свершатся». - Как выбраться из проклятой нужды? Вот вопрос, дедуля… Что, если задумаю и впрямь стать миллионером, свершатся мои предприятия? - «Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его», - говорил Соломон. И что проку в миллионе, коли из-за него смерть примешь? Ведь, почитай, каждый день, каждый час из-за богатства лишаются жизни владевшие им. - Читал Библию… Приходилось… Но в тех притчах и другое сказано: «Имущество богатого – крепкий город его, беда для бедных – скудость их». Что скажешь, уважаемый? – придвигая старцу вазочку с вареньем, торжествуя, спросил Илларион. - Отвечу словами Соломона: «Надеющийся на богатство своё упадёт; а праведник, как лист, будет зеленеть». - А мне, дедуля, хоть на старости лет пожить по-человечески хочется… Отдохнуть на берегу Средиземного моря… Купить квартиру улучшенной планировки… Ездить в иномарке… Жениться на доброй и ласковой женщине… Это тебе, дед, ничего не нужно. А мне миллиончик вот как бы сгодился! Пусть тогда в деревне меня взаправду миллионщиком зовут… Найти бы клад! Горшок, к примеру, с золотыми монетами, купцом каким припрятанный. Ведь находят же другие… - «Есть золото и много жемчуга, но драгоценная утварь – уста разумные», - предупреждал Соломон. - А, всё слова.., - отмахнулся Илларион. – Невезёт мне в жизни, хоть ты тресни. Ладно, давай спать, дедуля. Рано утром странник взял посох, забросил за спину котомку с хлебом, солью, поблагодарил за приют и, прежде чем выйти за порог, сказал Иллариону: - Помни, сын мой, наказ Соломона: «Язык глупого – гибель для него, и уста его – сеть для души его». Оставь мысли свои о миллионах. Душой щедрой богатый ты, а это дороже золота. Храни тебя Господь! Оставайся с миром, добрый человек! Старец осенил Иллариона крестным знамением и пошагал неведомо куда. Илларион, качая головой, долго смотрел ему вслед. На другой день он уехал в райцентр. В обществе охотников и рыболовов уплатил членский взнос. - Участок мой у реки пустует… Быльём порос, - обратился он к председателю правления. – Пользуйтесь им, отдаю бесплатно. Растроганный председатель на радостях подарил корзинку, умело сплетённую из ивовых прутьев. На улице Иллариону встретился односельчанин тракторист Кирилл Вознюк. - Привет, Миллионщик! – гаркнул Кирилл. – Что шастаешь тут? В сбербанк за деньгами с корзиной собрался? Не иначе – клад Колчака нашёл? – расхохотался тракторист. - Да нет… Сейчас покажу, - пошарился по карманам Илларион. - Где же она? Ах, да… У меня же её забрал дежурный… - Кого забрал? - Не кого, а что… Повестку… - Из милиции? – опять хохотнул Кирилл. - Да нет… Представляешь… Вызывают в военкомат и присваивают мне звание капитана… А зачем оно сейчас? Кабы с молоду… У Кирилла челюсть отпала. Стоит с раскрытым ртом. Не знает, то ли верить, то ли нет… Да не всё ли равно… - Обмыть звёздочки полагается. - Это уж как водится… - Ну, так поехали скорее домой! - Не-е… Мне опять в военкомат надо… Военный билет офицера запаса забрать… Обещали к пяти вечера все печати проставить… Если фото успею принести. Шесть штук. Три на четыре. Извини… Тороплюсь в фотографию. - Ну, дела-а, - удивлённо-растерянно протянул Вознюк, прикидывая, кого можно будет притащить с собой на халявную выпивку. От райцентра до Луковки, если по трассе, километров десятка два будет. А напрямки через лес и скошенный луг наполовину меньше. Илларион решил на автобус не тратиться. И Вознюка там можно встретить… Нет, лучше пешочком. Пройтись по тропе, устланной шуршащей жёлтой листвой. Заодно грибков пособирать. Благо, есть во что. - А здорово я его прикупил с военкоматом, - вслух проговорил Илларион, срезая белый гриб. – Знай наших… А то всё Миллионщиком дразнят. В глаза… А промеж себя по старой фамилии Дураченкиным зовут. Ещё и полпути не пройдено, а корзина почти полна. Удобно примостившись на валёжине, Илларион не спеша осматривал и чистил грибы, отбрасывая с червоточинами и взятые поначалу тугие подберёзовики, но уже ставшие мягкими. Перебирая грибы, вспоминал прожитое, вчерашний разговор со странником, перебирал в памяти ушедшие года. Вся жизнь у него вкривь, вкось, наперекосяк. Луковские старожилы сказывали, будто когда мать рожала его, уронила нечаянно, ударила мальца головкой об пол. Так с тех пор одна невезуха ему. Родился без отца. Мать нагуляла мальчонку от шофёра, присланного в село на уборку урожая. Злые языки тотчас нарекли новорожденного суразёнком голопузым. Они же подсказали ей назвать малыша модным именем Илларион, которое никак не вязалось с фамилией Дураченкин. Это уже потом, когда ни одна девка не захотела выходить замуж за парня с такой неблагозвучной фамилией, Илларион сменил её на Воробьёва. Но замена паспорта не утратила в народе привычку по-прежнему называть его Дураченкиным. В детстве упал с лошади, повредил ногу. Кое-как окончил среднюю школу. Принципиальные учителя поставили ему двойки на экзаменах, но сердобольный директор велел исправить плохие отметки на удовлетворительные. - Выдадим парнишке аттестат, - сказал умудрённый жизнью педагог. – В институт не пойдёт, станет трактористом, будет пахать землю, нас с вами хлебом кормить. Душа Иллариона рвалась к морю. Мечтал служить на флоте. Врачи заприметили травму ноги, забраковали. Призвали в стройбат. Научился там класть кирпичи, плотничать, столярничать, ремонтировать кровли. После увольнения из армии вознамерился обосноваться в городе. Подзаработать денег, приобрести квартиру. Жениться. Опять невезение. Тяжело заболела мать и вскоре умерла. Остался Илларион в захудалой избе с тремя несовершеннолетними сестрёнками. Старшей Ольге пятнадцать лет тогда было. Анюте двенадцать, а младшенькой Наташке и вовсе только семь годков. Все девчонки не похожи друг на дружку. Пышноволосая, чернявая толстушка Ольга – весёлая хохотушка. Конопатая Анюта с длинной рыжей косой – худая, хмурая. Беленькая, с короткими волосёнками Наташка – голубоглазая, курносая, плаксивая девчушка в замызганном платьице. Неизвестно, кто их биологические отцы. Не с кого спросить за воспитание, не с кого алименты потребовать. Такой вот детский сад достался недавнему солдату. Одевать сестёр надо, обувать, кормить, в школу собирать. Тех грошей, выделенных службой социального обеспечения, явно не хватало на все эти расходы. Засучил Илларион рукава дембельской куртки и пошёл мантулить. Совхоз с громким названием «Победа» к тому времени развалился. Оставалось одно: случайные заработки. Пока чинил чужие крыши, своя совсем прогнулась. Обветшала изба. Не доходили до неё руки. Хозяйство во дворе. Корова, телёнок, бык, свинья, куры, гуси. Им уход нужен, корма. Ещё в зиму дров запасти. Опять же огород. Посеять морковь, свеклу, летом поливать и полоть грядки. Картошку посадить, обработать, выкопать. И каждый день воды из колодца натаскать для своих нужд, для скотины. Печи протопить, а прежде золу из них выгрести. Стайки, сараи вычистить, навоз на огород вывезти. Ещё и на работу идти, деньги на пропитание, на одежонку путную для девчонок зарабатывать. Они, малолетние сестрёнки, конечно, помогали до поры, до времени. Прибрать в доме, сварить борщ, посыпать зерна птицам, сбегать в магазин за покупками – это было их обязанностью. Быстро бежит время… Не заметил Илларион, как остался один. Выросли сёстры, уехали из Луковки. Ольга – стоматолог. Замуж за турка вышла, в Стамбуле живёт. Анюта тоже мединститут закончила. С офицером-пограничником на Курилы улетела. Наташка ещё не замужем. На последнем курсе в геологической академии. В Якутию укатила. Всё какую-то кимберлитовую трубку с алмазами ищет. Вырастил Илларион сестёр, выучил, в люди вывел. Сам только вот в развалюхе остался. Упирался как папа Карло, но богатства не нажил. Семьёй не обзавёлся. На троих детей не всякая пошла бы за него. Да и не нужна ему всякая. А та, которая нравилась, продавщица Зинка, и смотреть на него не хотела. По правде сказать, Илларион уже и сам старался не смотреть на себя в зеркале. Морщинистое лицо, щёки впалые и смеяться нельзя: дырки от выдранных зубов видны. Хотел бороду отрастить. И тут заковыка. Бородёнка получилась козлиная, тощая, жиденькая. Топорщится клочками. На избу Иллариона никакая одинокая бабёнка не позарится: скособочилась. И двор в ней теперь пустой. Избавился от скотины Илларион. Зачем ему хозяйство? Отдыхать пора от забот. Бычок лишь оставался. Думал в зиму продержать, откормить, а уж потом продать. Мокик японский надеялся купить. Да где там… Приезжала в гости Ольга со своим Мохаммедом. Подарила турецкую майку и набор китайских бабахалок для праздничного фейерверка. И хотя до Нового года оставалось два месяца, не терпелось Иллариону пальнуть. Пальнул… Упала горящая ракета в зарод сена. Был стожок, и нет его. Пришлось сбыть бычка досрочно, а заодно с мечтой о мокике распрощаться. Ничего нет у Иллариона. Гол как сокол. На скромную пенсию живёт. Нет… Существует… Живут те, у кого миллионы… Обо всём теперь можно лишь мечтать… А что?! Вдруг за границей отыщется богатый дядя и наследство ему оставит. Бывают же такие случаи… Неспроста, ведь, в Луковке Миллионщиком его прозвали. И потом этот странник… «От миллиона, - сказал, - умрёшь». Лукошко давно полно грибов. Тугие красавчики с бархатистыми коричневыми шляпками, словно шоколадом облитые, белели в кузовке свежесрезанными ножками. Не спешит Илларион домой. Что ему делать там? Кто встретит у разбитых ступеней крыльца? И потому он вновь присаживается на пенёк, достаёт из кармана булку с повидлом, купленную в городе, отщипывает от неё по кусочку и предаётся сладостным мечтам… Хорошо бы найти клад Колчака! Золотой запас России! В тяжёлых слитках… Где-то здесь отступал адмирал с боями, зарыл в землю царскую казну, чтобы не досталась оголтелым большевикам. Илларион закрывает глаза и… Вот он бредёт по лесу… Раздвигает под обрывом холма кусты боярышника и видит перед собой обвалившийся вход в подземелье. Осторожно влезает внутрь и находит там стеллажи… Нет… Там же темно… Сначала зажигает спичку. Сквознячок колышет робкий огонёк. Шелестят под ногами прелые листья, шуршат в них испуганные мыши. Спичка тухнет. Дрожащими пальцами он чиркает о коробок другую, и бледное пламя тускло освещает истлевший мундир и покрытый плесенью скелет. Рядом валяется ржавая винтовка. Ясно… Солдата застрелили, чтобы сохранить важную тайну. Гнилые доски рассыпаются в труху. И слитки золота, аккуратно сложенные, предстают взору изумлённого Иллариона. Здесь же пыльные, окованые железом сундуки… Тяжело, со скрипом поднимаются крышки. Глаза слепит блеск бриллиантов… Старинное оружие… Кубки, кувшины, вазы – все из чистого золота… И он один во всём мире владелец этих сокровищ! Новый Алладин! Али-Баба! Граф Монте-Кристо! Да… Но как распорядиться этими несметными богатствами? Начнёшь сбывать – быстро сцапают. «Где взял? Откуда?» Нет… Лучше заявить… Двадцать пять процентов клада по закону должны выплатить… Но ведь обманут… Самого пришибут… Как узнают место колчаковского клада, так и убьют. Тут надо действовать наверняка. Президенту сообщить… Телеграммой… Так мол и так… Имею сведения особой государственной важности. Президент, конечно, сам не поедет. Пришлёт фээсбэшника. А тот себе всё захапает. Пристукнет и скажет потом, мол, шизик был какой-то… Напридумывал всё… Нет… С золотом заморочек много. Лучше готовые деньги найти. В долларах? Обмены… Распросы… Попадёшься, как кур во щи и к бабке не ходи. С рублями проще... Сидя на пне, Илларион опять мысленно раздвигает траву в поисках грибов и находит большую сумку. Ну, такую, с какими ходят альпинисты или бойцы спецназа. Лежит себе, а вокруг никого. Лес шумит. Птички щебечут. Неподалеку дятел стучит. Заглянул в мешок и ноги затряслись от страха и радости одновременно: плотно набит пачками банкнот. Схватил, словно куль с картошкой, взвалил на спину и побежал. Куда? К речке, понятно. По воде долго шёл, чтобы собак сбить со следа. Наконец, запыхавшись, сбросил мешок в густом ельнике, нетерпеливо развязал мешок. Деньги! Сколько? Миллионов двадцать, тридцать… С наслаждением перебирает пачки из тысячных купюр. Так… Перепрятать! Срочно! Деньги, разумеется, ворованные… Передавали по телевизору, что бандиты недавно банк ограбили… Охранника убили… Вон где, значит, спрятали. Деньги все нумерованные… Рассчитаешься в магазине, а там компьютер в секунду вычислит, что денежка эта на учёте в милиции. Не успеешь оглянуться, как наручники наденут. Тогда как? Возьмёт он две-три пачки и в другой город махнёт. Там на базаре будет покупать яблоки, виноград, шмутьё разное… Разменивать деньги, отмывать… А ну, как попадёшься с ними? Всё! Хана! Обвинят в соучастии… Нет… Что-то другое надо найти… Распятие золотое! Старинное! Увесистое! «Где нашёл?» На берегу реки… Вода после паводка спала, мель обнажилась… Там раньше церковь деревянная была… Погост монастырский… В приятных мечтаниях Илларион легко дошагал до села. У его дома, в тени сосен блестел эмалью чёрный джип. Двое мужчин в камуфляжных костюмах возились у открытого багажника, что-то перекладывая в нём. – Какие у вас замечательные грибы! Настоящие дары леса! – восхищённо сказал один из них со звёздами подполковника на зелёных погончиках. Его спутник, майор, неуверенно спросил: - Может, продадите нам, отец? Илларион, не привыкший к общению с людьми высокого уровня, смутился от уважительного к нему обращения. Протестующе замахал руками. - Что вы! Не надо денег… Берите так! Вместе с корзинкой. Пересыпать нельзя. Помнутся… Один живу. Собирал так… В удовольствие… Сами они в корзину просились. А надо, так я ещё себе наберу. - Спасибо, отец! Выручил! – принимая грибы, поблагодарил майор. И сунул в карман Иллариона сотенную бумажку. - Это вам на бутылёк! – добродушно улыбнулся майор. – Кстати, где тут у вас местечко удобное для рыбалки? Так, чтобы с удочкой у тихой воды посидеть, костёр развести, ушицу заварить… - На словах как объяснить? Кабы с вами проехать… - Будем рады! Садитесь в машину! Покажете место – мы вас обратно привезём. Вся Луковка в этот день видела стоящий у избы Миллионщика Дураченкина джип «Land cruser». Как разъезжал в нём Илларион с военными. Вечером к нему забежала базарная торговка Варвара Шестакова. Дом её, обнесённый высоким забором, самый большой в деревне. Денег у неё – куры не клюют, а спросит кто взаймы – не даст, бедной прикинется. «Откуда они у меня? – всплеснёт руками. – сама занимаю хожу». Чтобы выведать про заезжих людей в военной форме, предлог нашла: занять у Иллариона рублей сто. - Когда есть – почему не выручить по-соседски? – добродушно сказал Илларион и отдал Варваре сотенную, полученную за грибы. - Пошто военные к тебе зачастили? - полюбопытничала Варвара. – Али секрет какой? - А нету секрету, - безразличным тоном ответил Илларион. – Избу продал им и распятие золотое… - Распятие?! Крест золотой что ли? – чуть не задохнулась от неожиданного ответа Варвара. - Он самый… Крест… Такой, как священники в церквях носят… И с цепью золотой… - Где ж взял его? - А надысь на отмели нашёл… Река вымыла… За цепь золотую ногой зацепился… Потянул за неё и вытащил распятие. Куды мне его? Вот и сбагрил от греха подальше. - И хорошо заплатили? - вздыхая завистливо, спросила Варвара. - Десять тысяч! - Всего-то? - Так то ж в долларах… На рубли перевести, по нынешнему курсу… - Илларион задумался… - Думаю, тысяч триста будет… - Везёт же дуракам! – обозлённо процедила сквозь зубы Варвара. – Не в обиду будь сказано… - А я и не обижаюсь… Я же Дураченкин, - довольный, что Варвара так легко уверовала в придуманную им легенду о кладе, со смешком ответил Илларион. - А избу? Неужто эти вояки не нашли ничего лучше твоей развалюхи? – не унималась Варвара. – Мой дом самый видный, во сто крат лучше твоей избы… - Огород мой к самой реке подходит… Так? - Ну… - Вот… Военные хотят здесь базу для своих рыбаков сделать. Моя хата им так… Главное, чтобы место у воды подходящее было. - И за сколько сговорились? - Я не торговался… Они сами цену дали… Уступил… А как? Миллион рублей наличкой выложили… Богатый я теперь, Варя… - Наличными?! Миллион?! – вытаращила глаза Варвара. - Миллион! К дочери Анне на Курилы уеду… А может, в Турцию к Ольге… А что? Куплю домик на берегу моря… Красота! Денег теперь у меня, как у дурака махорки! Дураченкин же я… Не Воробьёв… Зато миллионщик теперь настоящий, - продолжал Илларион притирать уши Варваре. Потеряв дар речи, та кинулась в деревню с потрясающей новостью. Скоро в Луковке только и разговору было, что о золотом распятии и выгодно проданной избе. Ночью, когда взбудораженная Луковка, отгудев потревоженным ульем, погрузилась в темноту и впала в сон, у избы Иллариона Воробьёва остановился автомобиль. Из него, озираясь и по-волчьи прислушиваясь, вышли три парня с бейсбольными битами в руках. Натянув вязаные шапки по самые глаза, пригнувшись, они двинулись к двери незадачливого мечтателя… В протоколе осмотра места происшествия следователь прокуратуры написал: «…Лицо обезображено до неузнаваемости. На теле убитого множество ожёгов, предположительно от пыток горящими сигаретами, и колотых ран, вероятно нанесённых шилом или гвоздём…» Позже преступников арестовали. На суде они клялись, что у замученного ими до смерти пенсионера никаких денег не нашли. В Луковке заверениям обвиняемых никто не поверил. Все так и думают до сих пор, что несчастный Илларион Дураченкин-Воробьёв умер миллионером. Эта убеждённость подогревалась тем, что на месте заброшенного огорода почившего мученика и в самом деле райохотобщество начало строить базу отдыха. Луковские мальчишки и по сей день роются в подполе ветхой избы, ищут спрятанные деньги. Из-за облезлых наличников торчит пакля воробьиных гнёзд, а в пустые окна влетают ласточки. Первый после Бога «Блажен человек, который снискал мудрость, и человек, который приобрёл разум». Книга притчей Соломоновых, глава 3 (13). Ночь… В свете прожекторов блестят рельсы железнодорожных путей. Малиново-красным рубином горит светофор. Мигнул, погас и засиял чистым изумрудом. - Отправляемся с пятого пути! Маршрут приготовлен правильно… Выходной сигнал – зелёный! – объявил помощник машиниста Валерий Поляков, открывая в кабине электровоза форточку для осмотра состава. Владимир Устинов, средних лет худоватый мужчина с окладистой рыжеватой бородой поднялся с кресла, прошептал молитву, перекрестился и взялся за рукоятку контроллера. - Включить АЛС! - Локомотивная сигнализация включена! - Включить прожектор! - Прожектор включен! - Рация?! - Рация включена! - Скорость на выходной стрелке?! - Скорость двадцать пять… - Сигнал отправления! Валерий нажимает кнопку, и над притихшей в морозной дымке станцией раздаётся протяжный сиплый гудок. - Поехали, Валера… С Богом! - С Богом, командир! Устинов, не торопясь, щёлкает рукояткой контроллера, набирая несколько первых позиций. Электровоз плавно трогается с места, мощно тянет за собой тяжелогруженый состав. Испытывая чудовищное натяжение, позванивают, готовые лопнуть, стылые от мороза автосцепки. Заиндевелые колёса вагонов, словно нехотя, со скрипом поворачиваются, убыстряют вращение, и вот уже весь состав грохочет на стыках, уходит в темноту декабрьской ночи. Холодный ветер врывается в открытые окна. И машинист, и его помощник, высунувшись из них, обжигая морозом лица, всматриваются в движущийся состав. Каждый со своей стороны. - Слева по поезду порядок! – докладывает помощник. - Понятно… И справа порядок… С одновременным стуком захлопываются выдвижные форточки. Устинов усаживается в кресло, не отрывая чуть прищуренных глаз от убегающей под поезд дороги. Мелкая снежная крупа сыплет на ветровое стекло. Беглый взгляд на помощника, и тотчас Валерий включает «дворники». Размашисто шоркают они по стёклам, оставляя за собой полукружья счищенного снега. В кабине полумрак. Бледно-матовый плафон на потолке тускло освещает листок-выписку предупреждений о скоростях на перегонах, станциях и опасных для движения местах. Синие, зелёные, красные, белые лампочки на пульте управления сияют нежным светом. Чуть потрескивает помехами рация. И равномерный перестук колёс: тук-дук, тук-дук… тук-дук, тук-дук… - Скорость шестьдесят… У знака «Т» - контрольная проверка тормозов, - предупреждает помощник. - Понятно, у знака «Т» скорость шестьдесят, - дублирует машинист. А вот и треугольная табличка на высоковольтной опоре с чёрной буквой «Т». Левая рука машиниста – ручку контроллера рывком от себя до отказа. Правая – на рукоятке тормоза. - Тормозим, командир! – кричит Валерий. - Тормозим! – спокойно отвечает Устинов, поворачивая рукоятку тормоза. Сжатый воздух из резервуаров со свистом давит на поршни тормозных цилиндров. Поезд замедляет ход, скорость падает до нужной отметки. - Скорость на перегоне – восемьдесят, - говорит Валерий. - Понятно, восемьдесят, - кивает машинист. Тормоза отпущены. Щёлкают зубчики контроллера: поезд вновь разгоняется. Валерий вопросительно смотрит на машиниста, и тот утвердительно кивает, что понять можно так: «Сходи, Валера, в заднюю кабину, глянь отметку проверки тормозов на скоростемерной ленте…» Валерий молча уходит. Осматривает ленту. Всё в порядке. Убедившись, что стрелка скоростемера подрагивает на отметке «80», нажимает кнопку ревуна. Тотчас звучит ответный сигнал. - Лента в норме, командир… Скорость восемьдесят, - возвратясь в переднюю кабину, говорит Валерий. Машинист утвердительно кивает. Это значит, что оба скоростемера работают синхронно. Ошибки в их расхождении быть не должно. Эти толстостенные металлические ящики со сложной механикой – всё равно, что «чёрные ящики» на авиалайнерах. Не горят, не разрушаются во время аварий и крушений. Они с точностью до метра и секунды расскажут специалистам-расшифровщикам на каком участке дороги, в какое время, при каком сигнале светофора, на какой скорости произошла катастрофа. Когда было применено экстренное торможение в случае наезда на людей, автомобили и другие препятствия. Скоростемерная лента с параметрами движения поезда – отчёт машиниста о его профессиональных навыках во время поездки. Нарушения инструкций, бесстрастно отмеченные медными писцами, влекут за собой повторную сдачу экзаменов, замену зелёного талона на жёлтый и красный, понижение в должности, а случается, увольнение с работы или даже привлечение к суду. Слаженно работают эти два человека. Зелёные талоны у обоих. За добросовестное отношение к труду не единожды награждались руководством депо. За прямодушие и честность праведников Бог даровал им работу без аварий. Понимают друг друга с полуслова. Валерий посмотрел на машиниста, и тот утвердительно кивнул: «Да, можно теперь и чайку заварить…» Закипела вода в заварнике. Опять молчаливый вопрос и такой же немой ответ: «Да, покрепче… Чтобы не спать…» Сколько сыпать сахару Валерий знает: одну ложечку. Не любит командир слишком сладкий. Устинов осторожно принимает кружку из рук помощника. Всё так же непрерывно глядя вперёд, спрашивает: - А помнишь ли, мил человек, какой сегодня день? - Как не помнить, командир? Тринадцатое декабря. День апостола Андрея Первозванного… - Похвально, что знаешь это… Но не о том я… - Наступление наших войск под Москвой? Хотя нет… Оно дня три раньше было… Ещё в этот день родился любимый всеми актёр Николай Рыбников… - Ёшкин свет! Ты забыл, что сегодня ровно десять лет, как мы ездим вместе! Космонавты одним экипажем столько не летают… С этими словами Устинов снял с руки дорогие швейцарские часы, протянул помощнику. - Держи, брат во Христе! Как обещал… - Точно… В этот день мы поехали вместе… Я ещё сказал тогда: «Тринадцатое, невезучее число… Спасибо, командир! Буду носить их по большим праздникам. Вот скоро Рождество, тогда и надену. А то, ведь, в нашей работе как? Молотком приходится стучать по песочницам… Рукава между вагонами разъединять… Не ровен час, разбить можно… - Твоё дело… - А помнишь, Степаныч, каким Фомой неверующим пришёл я тогда? Устинов, усмехнувшись, бросил на Валерия мимолётный взгляд. Ответить не успел: противно запищала «АЛС», предупреждая о смене зелёного сигнала на жёлтый. - Следуем на «жёлтый»! – доложил помощник. - Понятно, на «жёлтый», - повторил машинист, переводя электровоз с режима тяги на рекуперативное торможение электродвигателями. Защёлкали тумблеры, загудели вентиляторы, задвигались рукоятки контроллера. Зашипел в трубах песок, высыпаясь на рельсы для предотвращения скольжения колёс. «Кольцовка» - шестьдесят пять вагонов, гружёных углем, понеслась под уклон. Машинист упирается ногами в подставку, вжимается в спинку кресла, будто пытаясь своим телом сдержать несущуюся за ним громаду поезда. После спуска – крутой подъём. И так некстати сейчас «жёлтый». Затормозишь - и станешь под горой. Так нередко случается у малоопытных машинистов. Как потом выбираться на подъём? Электровоз начнёт буксовать, от перегрузок будет рассыпаться электросхема. Просить помощи у диспетчера? Пока дадут команду вслед идущему отцепиться от своего состава… Пока закрепят железными башмаками вагоны, оставленные без локомотива… Пока машинист другого поезда вытолкает на гору… Уйдёт уйма времени… А сзади ещё два пассажирских и литерный… А если не затормозить? Если впереди идущий состав не успеет удалиться? Пролетишь «красный» и ударишь ему в хвост. Эти мысли вихрем проносятся в голове. Для размышлений времени нет. Секунды, в которые надо принять единственно верное решение: применить полное торможение или нет. Мгновения кажутся вечностью. Как долго не переключается «жёлтый» на «зелёный»! Там, впереди, медленно тащится на гору такой же тяжёлый состав. Ещё секунду помедлить… Ещё… Нет, не удержать поезд на рекуперации на этом крутом спуске! Правая рука на ручке тормоза. Пора! Валерий нетерпеливо нажимает тангенту рации. - Нечётный, идёшь в Коченёво… Едешь или стоишь? - Проследовал входной станции… Устинов слышит, облегчённо вздыхает, и вместо того, чтобы тормозить, громыхает рукоятками контроллера, увеличивая скорость. «Кольцовка» легко, с разгону, взбегает на подъём. Машинист и помощник обмениваются молчаливыми взглядами. Да… Ситуация была, прямо скажем, не из лёгких, но победили выдержка и мастерство. И думает, утирая платком вспотевший лоб, помощник: «Классный машинист, Владимир Степанович… И человек душевный…» А машинист, заложив ладонь за пазуху слева, где так неприятно заныло, думает: «Толковый у меня помощник… Как не помнить их первую поездку?!» …В ту декабрьскую ночь, в ожидании отправления, они стояли в парке «А» на пятом пути. Но вот на выходном светофоре зажёгся долгожданный «зелёный». Валерий Поляков, насвистывая блатную песенку, полулежал на своём сиденье с какой-то пошлой газетёнкой в руках. - Машинист на пятом пути! – раздался строгий голос дежурного по станции Инская. – Почему не отправляемся? - Да, действительно… Почему не едем? «Зелёный» горит… А то, чего доброго, вперёд нас кого-нибудь отправят… Устинов спокойно нажал тангенту, ответил дежурному: - Помощник у меня обкакался… В туалете пропадает… Без него начинать движение не имею права. Из динамика послышался хохот. - Надеюсь, весь на гэ не изойдёт? Шнурки-то от него останутся? Ладно… Перекрываю вам сигнал… Поедете после пассажирского и нефтеналивного… Локомотивные бригады, слышавшие этот разговор по рации, не преминули его прокомментировать. - Зачем меня засранцем назвал?! На всю станцию осрамил! – возмущённо вытаращил глаза Поляков. – Хотел я сгонять в поездку и пораньше вернуться… Бабёнку одну проведать, пока муженька дома нет... А ты, гляжу, не торопишься… Тринадцатое число сегодня… Так и знал, что удачи не будет.. - Хотеть не вредно, мил человек… Только инструкцию по отправлению со станции и следованию в пути – приказ начальника дороги «25 – Н» никто не отменял… А ты даже выписку скоростей из бланка предупреждений не сделал… Не готов ты ехать… - Ну, знаешь, - вспылил Поляков. – В другой раз с тобой не поеду… - Придётся поехать… - Это почему? - Дидигуров, наш начальник цеха эксплуатации, по моей просьбе приказал закрепить тебя со мной. Так сказать, в виде шефства. Локомотивная бригада: Устинов – Поляков! - Какое ещё, к чертям собачьим, шефство?! - Решается вопрос о твоём увольнении из депо за пьянки и разгильдяйство. Вот я и обратился к Дидигурову с просьбой закрепить тебя со мной… Парень ты неплохой… Думаю, сработаемся… В ту ночь тринадцатого декабря они простояли два часа, пропустив несколько поездов. Наконец, открылся сигнал, и Поляков нехотя поднялся, проговорил скупые, но чёткие строчки инструкции. Устинов повторил их и перекрестился. - С Богом! Поехали… Поляков насмешливо поглядел в его сторону. Миновали выходные стрелки, и он с иронией в голосе заметил: - На Бога надейся да сам не плошай! Без Него знаю, что мне делать, не дурак… - Не будь самонадеянным, мил человек… Мудрый Соломон сказал так: «Надейся на Господа всем сердцем твоим, и не полагайся на разум твой… Во всех путях твоих познавай Его, и Он направит стези твои». Глава три, стихи пятый и шестой. - Бог, ангелы, черти… Загробная жизнь… Рай и ад… Сказки для лохов… - Пройдёт не так уж много времени, и ты будешь сожалеть об этих словах… Понаблюдай за муравьями. Тащит один червяка на кучу, не достаёт ему силёнок. Подбегает другой на помощь, и вместе волокут добычу в норку. Как пчела находит свой улей за десять километров от него? Как растение, пробиваясь из-под асфальта, находит одну-единственную в нём трещинку? Кто научил их этому? Господь Бог! Почему из крохотного семени сосны вырастает могучее дерево точно с такими же хвойными иголками? Почему волки охотятся стаей? Почему паук подползает к чёрной вдове, для того чтобы она съела его и воспроизвела потомство? Тысячи вопросов, на которые ни один академик не даст ответ. Великие учёные Ломоносов, Менделеев были глубоко верующими людьми. Стало быть, и они не отрицали Создателя. Человеку своим маленьким умишком никогда не познать тайны создания Природы. Ему остаётся лишь с молитвой откровенно каяться в злодеяниях над ней и спасать душу. - Молись – не молись, а если не везёт в жизни, так хоть на уши встань! Бог не поможет. - Не собираюсь тебя убеждать… Но подумай сам: кто ты, и кто великий физик, астроном и математик Исаак Ньютон? Казалось бы, уж кому, как не ему, быть неверующим в Бога! А что он заявил на одном учёном совете? «Чудесное устройство космоса и гармонии в нём, могут быть объяснены лишь тем, что космос был создан по плану Всеведущего и Всемогущего Существа. Вот – моё первое и последнее слово», - сказал Ньютон. С ним согласны известные физики Вольта, Ампер, Гаусс, Флеминг и многие другие лучшие умы человечества. Альберт Эйнштейн, выступая перед студентами, сказал как-то: «Обычное представление обо мне как об атеисте – большое заблуждение. Если это представление почерпнуто из моих работ, могу сказать, что мои работы не поняты». А создатель немецкой ракеты «ФАУ» Браун заявил: «Распространено мнение, что в эпоху космических полётов мы уже так много знаем о природе, что нам более не нужно верить в Бога. Это мнение совершенно ошибочно. Лишь новое обращение к Богу может спасти мир от надвигающейся катастрофы. Наука и религия – это сёстры, а не враги». Так, что ты, мил человек, можешь верить, можешь не верить… Устинов вглядывается в дорогу через заснеженное стекло: «дворники» не работают. Не проверил их помощник в депо. В луче прожектора, еле пробивающего мрак и круговерть бурана, мельтешат снежинки. - Ничего не видно, ёшкин свет! Как слепые едем… За нерадивость Господь наказывает, а к старательным праведникам благоволит Он. Поляков, чувствуя неловкость, заёрзал на сиденье. Промашка с его стороны, факт… Чтобы загладить вину, пробурчал: - Тринадцатое сегодня – несчастливое число. Черти бы меня с квасом съели и не подавились… Забыл проверить эти чёртовы «дворники». В другой раз не забуду… - Не поминай чертей… И «дворники» - не их козлячьими копытами сделаны, а умелыми руками рабочих, инженеров. Помощник, не желая дальше продолжать тему «дворников», с обидой произнёс: - Невезучий я… Вчера выпил бутылку портвейна… Хорошее вино было… Не удержался… Всю высосал… Встретились какие-то парни на остановке автобуса… Часы сняли… Избили… - «Не смотри на вино, как оно краснеет, как оно искрится в чаше… Впоследствии, как змей, оно укусит, и ужалит, как аспид». Притчи Соломоновы, глава двадцать три, стихи тридцать один, тридцать два. - Так оно, конечно… Но что делать, если выпить хочется? - «И скажешь, - говорил Соломон, - били меня, мне не было больно; толкали меня, я не чувствовал. Когда проснусь, опять буду искать того же». Глава двадцать три, стих тридцать пятый. - Жена ушла от меня… Хожу сейчас к одной замужней. - Прелюбодействуешь, стало быть… Грех большой… Заповедь Божью нарушаешь. В главе пятой притчей Соломоновых сказано: «Мёд источают уста чужой жены, и мягче елея речь её; Но последствия от неё горьки, как полынь, остры как меч обоюдоострый». Стихи три и четыре. - Не верю в Бога, потому, что в жизни мне одни неприятности. Невезучий я какой-то… И отчего так? - Везения, невезения, несчастливые числа, всякого рода гадания, предсказания – суеверные понятия, не совместимые с нашей верой православной. Святой дух в каждом человеке, каждую душу зрит Господь, и на всё Его воля. Неприятности твои – наказания Божьи. Не потерян ты для Него. Знает Господь, что наполнится твоя душа иным, праведным содержанием и поверишь в Господа. Вместо этой паршивой газеты загляни лучше в Библию и найдёшь ответ в притче Соломоновой, в главе третьей, стих двенадцатый. «Кого любит Господь, того наказывает, и благоволит к тому, как отец к сыну своему». - Не верю я во все эти сказки, - раздражительно отмахнулся Поляков. Его начинал одолевать сон. – Вряд ли долго смогу работать в депо… Что толку мне от Библии? Устинов оставил его слова без ответа. Приглаживая бороду, наморщил лоб, всматриваясь в бланк-предупреждение скоростей. Поднялся и подтолкнул помощника к своему креслу. - Садись, мил человек, за контроллер… Хватит тебе антимонии разводить, пора делом заняться… Поляков неуверенно взялся за рукоятку. Сонливость мгновенно слетела с него. Взгляд оживился, глаза обеспокоено забегали по приборам. - Запомни нашу первую поездку, Валерий. Через десять лет, когда станешь классным машинистом, я сниму часы со своей руки и подарю тебе в память о ней… …Два года спустя Валерий успешно сдал экзамены на права машиниста электровоза. Ездить самостоятельно не стал. Не захотел разлучаться с Устиновым. Так и ездят вместе, словно два неразлучных брата. У Валерия трое детей. Его жена Светлана поёт в церковном хоре. Свидетелем на их свадьбе с венчанием в церкви был, конечно же, Владимир Степанович Устинов. Он же стал крёстным отцом первенца Алёшки. В четвёртый класс мальчонка пошёл нынешней осенью… По воскресеньям супруги Устиновы и Поляковы, принарядившись, в храм ходят. Всё у них хорошо. И дай Бог такого семейного благополучия каждому человеку! Быть, может, оба товарища думали сейчас об одном и том же. О благодарении Богу за то, что свёл их жизни воедино, наставил на праведный путь. На рассвете прибыли в старинный сибирский город Барабинск. Ещё шипели тормоза, а в тамбуре уже гремели поёлы под ногами сменщиков – машинистов из Омска, неизвестно когда и кем прозванных «колчаками». Гонористые мужики дотошно принимали электровоз, но придраться ни к чему не смогли. Под все колёсные пары форсунки исправно дают песок, в кабинах чисто, «юбки» - борта машины протёрты до блеска, инструмент, маслёнки на месте, «дворники» работают. Валерий, разозлясь, открыл было рот, чтобы урезонить чересчур ретивых локомотивщиков, но Устинов, заполняя журнал приёмки и сдачи, сказал: - Больше всего хранимого храни сердце твоё; потому что из него источники жизни. Притча Соломона, глава четыре, стих двадцать три. Он взял «шарманку» - дорожный портфель, и дверь захлопнулась за ним. Валерий чуть запоздал, одевая «гудок» - железнодорожную ватную куртку с меховым воротником. Омский машинист придержал его за плечо. - Твой машинист… Он, что? Того… С приветом?! Верующий, что ли? - He is first after Gоd… - Что...? Не понял… - Первый после Бога… Так говорили английские моряки о своих капитанах, всецело доверяя им свои жизни. А ещё мудрый Соломон поучал: «Отойди от человека глупого, у которого ты не замечаешь разумных уст…» - Вот… Ещё один повёрнутый! Бригада чёкнутых! – покрутил пальцем у виска омский машинист. - «Как пёс возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою». Притча Соломона, глава двадцать шесть, стих одиннадцатый… Не зря, видно, «колчаками» вас зовут… Бывайте, мужики! Счастливой дороги! Храни вас Бог! Скользнув голыми руками по заиндевелым поручням, Валерий спрыгнул в намёт пушистого снега, устлавшего стылую насыпь возле пути. Несмотря на бессонную ночь, бодрость и лёгкость ощутил он в это морозное утро. Натянул рукавицы, нахлобучил шапку, прикрывая уши, и подхватив сумку, побежал догонять ушедшего вперёд командира. Кара небесная «Беззаконного уловляет собственное беззаконие его, и в узах греха своего он содержится». Книга притчей Соломоновых. Глава 5 (22). Последний день октября… Порывистый ветер рвёт зонт из озябших рук. Моросит дождь. На мокром асфальте блестят влажные листья. Кучи сизых облаков несутся в пасмурном, без просветов, небе, словно размытом грязно-серой тушью. На душе скверно. Хорошей погоды до весны уже не предвидится. В дырявых карманах потрёпанного пиджака пусто, а подходящую работу никак не найти. Бьёт озноб, хочется есть и негде переночевать. Что может быть хуже? Разве что муки телесные и страдания от потери близких… Подняв воротник плаща, Олег Тихомиров плёлся по тротуару, забрызганному проезжавшими иномарками. В них сытые, обеспеченные люди едут обедать в ресторан, спешат в офисы, в аэропорты, в турагенства, в свои элитные квартиры. А он, не обращая внимания на забрынданные брюки, шлёпал по лужам в стоптанных туфлях, уныло разглядывая на стенах зданий многочисленные вывески с названиями фирм, контор, организаций, магазинов и других заведений, пестрящих разноцветными рекламами. Куда направить стопы? Где приткнуться хотя бы на первое время, чтобы заработать немного денег и не трястись ночами на скамейках парка? Пока все его попытки устроиться на работу успеха не имели. От безысходности и отчаяния воздел Тихомиров руки к небу и со слезами проговорил: - Господи! Уповаю на Тебя! Помоги! Не откажи в приюте и куске хлеба насущного! Он перебирал в памяти приятелей и знакомых, у кого можно занять денег, но таковых не находилось. Бесконечно мусолил записную книжку, но всё без толку. Лишь несколько небрежных строк в ней то и дело мелькали перед глазами, запали в душу и непрестанно приходили на ум. То были цитаты из Книги притчей Соломоновых, наспех выписанные для какой-то газетной статьи. Первая запись гласила: «Кто ведёт дело разумно, тот найдёт благо, и кто надеется на Господа, тот блажен». Глава 16, (20). И вторая: «Много замыслов в сердце человека, но состоится только определённое Господом». Глава 19, (21). Усталые ноги, подвигаемые чувством смутной надежды, тащили его всё дальше и дальше. И Тихомиров бесцельно шёл, не зная, куда. Ему вспомнилось назидание Соломона, поучавшего: «Не обличай кощунника, чтобы он не возненавидел тебя; обличай мудрого, и он возлюбит тебя». И ещё: «Поучающий кощунника наживёт себе бесславие, и обличающий нечестивого пятно себе». - Мудрый Соломон! Не внял я твоим разумным словам… Обличил кощунника, растлителя душ… И вот я, бесславный и нищий, влачу жалкое существование… - вслух размышлял Тихомиров о своей незавидной участи. Профессиональный газетчик, известный в городе автор многих нашумевших фельетонов, проблемных статей, интересных рассказов и очерков, Тихомиров в одночасье оказался за порогом редакции. Его, члена Союза журналистов СССР и России, несмотря на опыт и талант, попросту вышвырнули вон. И кто?! Некий состоятельный человек, ранее судимый за мошенничество и казнокрадство, прибравший к рукам городскую газету «Новости». Новый хозяин, не имеющий представления не только о журналистике, но и о таких моральных качествах, как честь, порядочность, патриотизм, забота о людях, культура, начал публиковать в угоду обывателям пошлые анекдоты, сплетни из жизни шоуменов, сальные истории, рекламные объявления. Тираж «Новостей» заметно возрос, что вполне устраивало так называемого «главного редактора». У Тихомирова внутри закипало от бессильной ярости к бритоголовому ублюдку за редакторским столом. В костюме стального цвета тот подъезжал к редакции в чёрном «Лексусе» в сопровождении мордоворотов-охранников. - Безобразие! – возмущался Тихомиов. – Так не должно дальше продолжаться! В кого мы превратились? В бессовестных борзописцев, заглядывающих в чужие замочные скважины?! В лгунов, сочиняющих хвалебные оды лекарственным препаратам сомнительного производства?! - Успокойся, Тихомиров… Пиши, что новый шеф велит, - советовали коллеги. – Раньше мы вели рубрики: «На темы морали», «Сыны Отечества», «Долг гражданина», «Герои трудовых будней» и другие, столь же высокопарные темы. А что имели за это? Копейки! Сейчас хоть работаем за деньги… - Да, но киллер тоже работает за деньги. Только он убивает пулей, а мы бьём по мозгам… - Эх, Олег, плетью обух не перешибёшь… Не строй из себя правдолюбца. Все мы здесь одним миром мазаны, - не то осудила, не то выразила сочувствие заведующая отделом писем Нина Архипова. – Раньше мы правду, справедливость отстаивали за гроши… Сейчас за враньё больше платить стали… Тихомиров отбросил ручку, резко поднялся, уронив стул. Открыл шкаф, вынул из него Библию. Полистал… - Вот… Нашёл… Книга притчей Соломоновых. «Лучше немного с правдою, нежели множество прибытков с неправдою». Глава шестнадцать, стих восьмой… Печатать ложь, обманывать читателей – подло. Засорять газету пошлятиной – гнусно. «Новости» - не мусорный ящик. Я выступлю на летучке и прямо скажу об этом. Корреспондент отдела «хроники происшествий» Лев Шумский, поднаторевший на сообщениях о жестоких убийствах, взял у Тихомирова Библию, перелистнул несколько страниц. - Да… Но Соломон ещё и предупреждал: «В уши глупого не говори, потому что он презрит разумные слова твои». Глава двадцать три, стих девятый. Напротив, подхваливай его за умелое руководство. Глядишь, зарплату прибавит… Бери пример с меня… Распишу, что было, что не было… Читателям и невдомёк, что навыдумывал я с три короба… Шеф доволен, премию выписывает… - Погоди, Шумский… Верни Библию… Тут и о тебе сказано: «Лживый язык ненавидит уязвляемых им, и льстивые уста готовят падение». Глава двадцать шесть, стих двадцать восемь… Шумский выхватил Библию из рук Тихомирова, торопливо начал листать. Блеклые глаза репортёра лукаво бегали по строчкам, выискивая противный аргумент. - Помнится, в какой-то притче Соломон поучал не критиковать развратников. Ага… Вот… Дословно: «Не любит распутный обличающих его и к мудрым не пойдёт». Глава пятнадцать, стих двенадцать. Не лезь на рожон. Не те времена… Не забывай – на частника работаешь. По мне – лишь бы платил хорошо. Я гоню строку за строкой, благо, убийств пока хватает. «Главный» доволен. На банкетный ужин пригласил… На халяву деликатесов поем, коньяка выпью… - Не обольщайся… И на этот счёт есть мудрые слова Соломона. Вот, послушай… «Когда сядешь вкушать пищу с властелином, то тщательно наблюдай, что перед тобою; кусок, который ты съел, изблюёшь, и добрые слова твои ты потратишь напрасно». Глава двадцать три, стихи шесть, семь, восемь. Так-то, Шумский… Иди на банкет. Ешь, пей, веселись там… Продолжай восхвалять этого мерзавца. А я молчать больше не буду о том, что он печатает в газете всякую пакость… В понедельник утром на редакционной летучке поскрипывали стулья под молчаливо сидящими сотрудниками «Новостей». В мёртвой тишине жужжала, стукаясь об оконное стекло, залетевшая в кабинет оса. Шлёпнулась на пол шариковая ручка. Кто-то с боязливой поспешностью поднял её. Прошелестела страница блокнота. Все ждали, что скажет главный редактор, под пристальным взглядом которого каждый корреспондент, склоняясь к столу, желал быть маленьким и незаметным. Бритая голова «главного», собирая складки на толстой, жирной шее, медленно повернулась, вперилась тупым бычьим взглядом в худого репортёра, будто пришибленного к столу невидимой силой. - Шумский! – рявкнула голова, и все разом вздрогнули. – Вчера, на званом ужине в честь господина Сафронова вы вели себя крайне не адекватно. Вы, что, никогда не видели чёрной икры? Вы, поглощали салаты с такой жадностью, что позавидует заключённый, сбежавший из концлагеря. Вы лакали мадеру как воду и заливали в себя мартини подобно страждущему в пустыне. Несли какую-то ахинею относительно меня и господина Сафронова. Мне вы больше не нужны, Шумский… Голова «главного», поблескивая лысиной и очками, водворилась на прежнее место, срослась с туловищем, изрекла: - Уважаемые бумагомаратели… Читатель ждёт от вас сенсационные материалы. Побольше крови в них, чёрт возьми! Побольше секса и «жареных» фактов! Для полноты реализма залазьте в форточки, забирайтесь в кровати к именитым горожанам… Не открывают дверь – заходите в окно! И поменьше лирики, поменьше… Всё! Совещание окончено! - Нет, не всё! – раздался громкий выкрик Тихомирова, и вновь корреспонденты разом вздрогнули, а у «главного» под линзами очков неестественно широко вылупились глаза. - Нет, не всё, - повторил Тихомиров дрожащим от волнения голосом. – В погоне за барышами вы опустили нашу газету ниже городской канализации. Содержание «Новостей» отвратительно. Печатать похабщину на потребу падкой на непристойности публики – аморально. Вы превратили «Новости» в помойку. Последнее дело – публиковать гадости, развращающие души людей, особенно, молодых. Обманывать читателей лживыми рекламами товаров плохого качества… «Мерзость пред Господом – путь нечестивого, а идущего путём правды Он любит». Книга притчей Соломоновых, глава пятнадцать, стих девятый… - Всё сказали? – обрезая ножом сигару, спросил главный редактор. – Если нет, продолжайте… Что-нибудь ещё о канализации, о помойке… Тихомиров сглотнул, ища поддержки у остальных сотрудников, но те сидели молча, ошарашенные его откровенным высказыванием, старательно изображая на лицах озабоченность. Кто рисовал чёртиков в блокноте, кто глядел в окно, а кто в потолок… - Пусть другие скажут, - пробормотал Тихомиров, вяло опускаясь на стул. - Кто желает сказать, как нам улучшить работу, - прикуривая от зажигалки-пепельницы, проговорил «главный». – Я всем вдвое увеличил зарплату… Кого не устраивает работа в «Новостях»? Нет таких? Тогда все свободны… А вас, Тихомиров, попрошу остаться… Задвигались стулья. Сотрудники спешно покидали кабинет. Последним с обречённым видом вышел Шумский. Тихомиров, понимая, что своим заявлением не повлиял на работу редакции, а лишь подписал себе приговор, отрешённо наблюдал за осой, беспомощно бьющейся в стекло. «Главный», вольяжно развалясь в кресле, на манер хамовато-наглых американских янки, забросил на стол ноги в лакированных туфлях, выставил напоказ их жёлтые подошвы. - Знаешь, Тихомиров, плевал я на притчи Соломоновы с высокой колокольни! – развязно покачиваясь, пыхнул сигарой «главный». – Мне от них бабла не прибавится. Газета – мой бизнес. Я делаю его как мне выгодно. От критиканства, которым вы тут до меня занимались, тираж «Новостей» не увеличивался, и ты, Тихомиров, получал гроши за свои опусы. Не хочешь за хорошие бабки работать в помойке, как ты выразился, не надо. Желающих на твоё место хоть отбавляй. Ты уволен, Тихомиров… Что?! Не понял… Нечестивый я, говоришь? Пошёл вон, я сказал! В коридоре Тихомиров столкнулся с плачущим Шумским. Плечи репортёра вздрагивали. Слёзы душили его. - Как… теперь жить..? Тебе-то что? У т-тебя… детей нет… А у меня д-двое, - всхлипывал Шумский. И бросил ожесточённый взгляд на дверь кабинета, из которого их только что выкинули как шкодливых котят. – Ну, я ему покажу! Не прощу! Отомщу гаду! - А вот этого делать не нужно. Вспомни, как наставлял Соломон. «Не говори: «Как он поступил со мною, так и я поступлю с ним, воздам человеку по делам его»… Не говори: «Я отплачу за зло»; предоставь Господу, и Он сохранит тебя». Главы двадцать четыре и двадцать, стихи двадцать девять и двадцать два. Бог шельму метит!. Воздастся и ему за содеянное… Будет нечестивому кара небесная! - Долго ждать придётся… - Всему своё время… И бывшие коллеги разошлись в разные стороны. Каждый навстречу новой судьбе. Так Тихомиров неожиданно оказался безработным и бездомным, потому что после ссоры с женой из-за отсутствия денег пришлось уйти из квартиры. Жить с ней стало невыносимо. Жена истерично набрасывалась на него с оскорблениями, называла ничтожеством, бездарем, дерьмом собачьим, вцеплялась в волосы. Оставалось лишь сбросить её с балкона и сесть в тюрьму. Или удавиться самому. Ни того, ни другого ему не хотелось, и потому Тихомиров брёл сейчас по улице, раздумывая над тем, как круто переменилась его жизнь. Он и не заметил, как оказался на окраине города и остановился лишь у забора какой-то базы стройматериалов. Визжали моторы башенного крана, поднимающего грузы из вагона. Слышалась ругань рабочих. Машины въезжали в огромные ворота. И на всей территории громоздились горы сваленных в беспорядке мешков с цементом, кирпичей, досок, труб, брёвен, металлопроката. Из будки вышел охранник в камуфляжном костюме, открыл ворота автомобилю, гружённому цементом. Поинтересовался: - Тебе, что, мужик? За стройматериалами приехал или ищешь кого? Тихомиров смущённо пожал плечами. - На работу здесь можно устроиться? Например, как вы, охранником? - А ты, что, пенсионер, что ли? Это мы, старперы, толкаемся здесь… А ты молодой… Чего тебе в сторожа идти? - Да мне бы хоть кем-нибудь… - А по специальности кто? Нам стропальщики нужны… Крановщик и водитель автокары… - Если бы… Журналист я… - Во как! Корреспондент, стало быть… У нас тут тем для газеты – непочатый край, - доверительно шепнул охранник, - только я ничего тебе не говорил… Тихомиров согласно кивнул. Охранник завёл его за сторожку и, поминутно выглядывая из-за угла, начал торопливо рассказывать. - Хозяин-то наш, Алексей Егорыч, человек очень хороший. За работягу всегда заступится. Да только дурит его кладовщик. Ворует много. Стройматериалы свалены как попало, учёту нет. И ещё одни ворота с той стороны надо сделать. Затор машин здесь. Базе убыток. И подъездной путь давно пора удлинить. А то на автокарах в дальний конец базы груз от вагонов перевозят. Но это кладовщику не выгодно Воровать будет затруднительно… Охранник вдруг подбежал к воротам, услужливо опустил цепь перед въехавшей «Волгой». Из машины вышел средних лет мужчина в джинсах и куртке. Устало расправил плечи. - Еле добрался… На дороге сплошные пробки… Да и здесь, смотрю, затор из машин… - Что же хозяевам мешает сделать ещё одни ворота с другой стороны базы? - сказал Тихомиров. – Недорого обойдётся, но товарооборот вдвое увеличится. Соответственно, и прибыль… - И в самом деле! – воскликнул приезжий. - Давно пора! - А главное, рассортировать весь материал, сложить аккуратными штабелями. Отпуск товара ускорится, хищения его прекратятся… Необходимо удлинить подъездной путь… На переброску материалов из вагонов тратится много времени. - Так-так… Интересно… Ну, а ещё что, на ваш сторонний взгляд, мешает работе базы? - Полагаю, нужно провести срочный переучёт строительных материалов… Вывести на чистую воду всех махровых жуликов, которым выгоден беспорядок на базе… - У вас профессиональный взгляд аналитика. Кем работаете? - Работал… Журналистом… - И диплом о высшем образовании есть? - Разумеется… Московский госуниверситет… - Хотите работать на этой базе? Тихомиров удивлённо посмотрел на водителя «Волги». - Я-то хочу… Но возьмут ли… Ничего другого не умею… - Почему не спрашиваете: «Кем»? - Не в моём положении выбирать… - Ступайте в отдел кадров… Скажите Ирине Валерьевне, чтобы приняла вас управляющим… Или, как принято сейчас говорить, менеджером… И приступайте к реконструкции базы… Водитель сел в машину, дал по газам, и скоро «Волга» укатила за высокий склад, обшитый синим сайдингом. - Кто это был? – растерянно спросил Тихомиров у выглянувшего из будки охранника.. - Да ты, что? Не признал? Это же сам Алексей Егорыч… …Через три года, солнечным октябрьским утром, не по-осеннему ясным и тёплым, Тихомиров подъехал к подъезду своего нового дома на сине-фиолетовом «Форде». Отняв от руля вспотевшие за долгую езду ладони, он благоговейно посмотрел на иконку с образом Христа-Спасителя, укреплённую на панели, перекрестился и взялся за ручку дверцы. Сотовый телефон, зазвонивший в кармане блестящего костюма мелодией ламбады, задержал его. «Наверно жена, - подумал Тихомиров. – Заждалась, родная… Неделю дома не был… Мотался по региону, устанавливал деловые контакты с партнёрами по бизнесу… Такая работа…» Но звонок был не от жены. - Привет, Олег! – услышал Тихомиров бодрый голос Шумского. – Не желаешь вернуться в «Новости»? Я здесь опять работаю… У нас теперь новый главный редактор… Нина Архипова… Помнишь её? Завотделом писем была… Толковая баба! А прежнего «главного» братки завалили… Не поделили бизнес. В ресторанном сортире замочили… И сына его убили… А дочь на «иглу посадили», наркоманкой сделали… Кара небесная постигла нечестивца! - Знаю, читал твой душещипательный опус об этой семейной трагедии. Но Соломон сказал: «Не радуйся, когда упадёт враг твой, и да не веселится сердце твоё, когда он споткнётся». Глава двадцать четыре, стих семнадцать… Вернуться в редакцию не могу… Алексей Егорович задумал построить красивую часовню на въезде в город. Помогаю ему… Дел невпроворот… Бывай, Лёва! Желаю творческих успехов! И впрямь ему, региональному менеджеру большой строительной компании, не до статеек в газету. Он бросил благодарный взгляд на иконку. На какое-то мгновение их глаза встретились: ясные, лучистые, внимательные, бесконечно добрые Христа и благодарные Олега. Прилив неожиданно нахлынувшей радости обуял Тихомирова, когда он вышел из машины. В чистом голубом небе носились голуби. Флоксы, астры, настурции, не собираясь увядать, пламенели на клумбе яркими красками. На душе было легко и светло. Телефон вновь заиграл ламбаду. Звонила жена…