Венские этюды

Молодая девушка думала: — Этого я совсем не понимаю. Он глуп… как жаль!

Потом они говорили о стеклянной машинке для выжимания лимона, — он назвал ее «яйцом Колумба». Говорил, впрочем, он, а она внутренне зевала, проникновенно и сочувственно.

— Подумать страшно, что было в прежнее время! Выжимаешь до судороги в пальцах, и все-таки большая часть сока остается в лимоне, а ненужные зерна оказываются в стакане. Теперь же, пользуясь стеклянной машинкой для выжимания лимона, — 50 хеллеров стоит штука, — сок ручейком течет в нижний желобок, между тем как ненужные зерна остаются в верхнем желобке. А внутренность корки суха как пустыня Гоби. Вот когда ростовщик или кокотка с полным правом могут сказать: — Он выжат как лимон!

Подруги страшно завидовали молодой девушке, с которой поэт так долго и так горячо беседовал наедине.

Одна из них сказала: — О чем они разговаривают? Я не могу себе представить.

Другая: — Вероятно, о Метерлинке, — а может быть, об Ибсене.

Третья сказала; — О любви.

Четвертая: — Понятно, об измене.

Самая младшая же из них подумала:

— Раз говоришь с поэтом… не все ли равно, о чем с ним говоришь…

LA FEMME EST UN 'ETAT DE NOTRE ^AME [16]

Затишье

Как она живет? Как живет Кристина?

Расскажите мне о ее жизни!

Она просыпается, откидывает назад свои темно-русые волосы, подходит к умывальнику, от которого разносится тонкий запах мыла и зубной пасты Boutemard. Она окунает свое нежное личико в теплую воду, моет его мылом, обливается водой, вытирается. И так далее.

Потом утренний чай. Чуть-чуть утомленная сидит она за столом Отдыхает от отдыха. Всегда та же чашка, та же вышитая салфеточка, тот же аромат чая.

Вся эта утренняя жизнь — удобный, приспособленный, исправно работающий механизм.

Потом она тихо прохаживается по комнатам, берет чистый носовой платок, внимательно осматривает его, осторожно надевает маленькие золотые часики, открывает и закрывает разные ящички: «Красивые у меня есть вещи», — думает она. Она разбирает и приводит в порядок разные мелочи, сама выносит на воздух свои любимые цветы и нежно, любовно, как за маленькими детьми, ухаживает за ними, срезает завядший листок… нет, он даже еще не завял, а только поблек немного — он уж не может впитывать воду и все-таки отнимает кое-что у других. Потом она обрызгивает водой все листочки и любуется ими. «Хорошо!» — думает она.

Так проходит утро.

Двери открываются и закрываются — кажется, что дом никогда не будет убран.

Но вот, наконец, все чисто, светло, все блестит, и не верится, что тут была долгая темная ночь.

Цветы опять стоят на своем месте у зеркальных окон, свежие и яркие, как будто только что орошенные веселым летним дождем.

Все дышит свежестью, здоровьем. Каждый день та же печать лежит на всем.

Тот же здоровый, ясный порядок.

Который час?

Как проходит время до обеда?

Оно проходит…

Потом садятся за стол, каждый на свое место, раскладывают на коленях салфетки.

Отец ласково смотрит на свою дочь. — Отдых для глаз среди беспокойной жизни.

И так каждый день…

Она для него как свежие цветы у окна и солнечный свет в чисто прибранных комнатах.

Что, если б этого не было, если б она была другая… Кристина?

Но это есть, это так же верно, как вечер, который наступает после дня.

Говорят. Молчат. Что нового? Кто-то заходил, у кого-то были в гостях.

Всегда тот же запах в столовой после еды.

Отец пьет кофе и поглядывает на свою дочь — по-видимому, он очень любит ее.

Но как он смотрит на нее?

Что говорит его взгляд?

— Только бы ты была здорова и все бы шло так же мирно.

Он не будит, не разгадывает. Он не останавливается, он идет мимо, топчет, как сама тупая, тяжелая жизнь.

Встают из-за стола.

Время идет — проходит.

У окна среди темной зелени белеют цветы.

За окном гремят экипажи и смолкают вдали.

Она берет книгу. Книги поэтов, как звезды — также бесконечно далеко от нас. И все-таки они мерцают нам…

Мать подходит, сестра…

Брат шумно врывается в комнату и потом опять спешит прочь в далекую непонятную жизнь, которой живут мужчины, и, вместе с запахом папиросы, оставляет за собой что-то беззаботное, вольное.

Медленно прядется жизнь и тает — проходит… Ее не останавливают.

Заботы близких создают все, что нужно вокруг.

Вечер.

Зажгите лампы!

Говорят, молчат. Что нового?

— Тетя Мари заходила Она нашла что Криста хорошо выглядит. Она говорит, что летом следовало бы…

— Вчера в театре, кажется, был министр Голуховский. Видели вы его?

— Нет. Ах, как жаль! Интересно было бы. Скучная была публика Он министр чего?

— Иностранных дел. Как ты этого не знаешь? О чем ты думаешь? О романах?

— Что за страсть у Кристи к цветам! Ей бы быть женой садовника. К Рождеству — цветы, к именинам — тоже. И всегда белые. Пестрые ведь красивей?.. Впрочем, в комнатах…

— Что в комнатах?

— Ничего. И потом тетя говорит, что из всех «id'ees fixes» души это еще самая невинная. Она иногда удивительно выражается.

………………………

— Покойной ночи, папа.

— Спи покойно, дитя мое.

И опять стоит она перед умывальником с ароматным мылом и пастой Boutemard. Потом — чистая кровать с теплым одеялом.

Она гасит свечу.