Венский бал

На следующее утро вдруг резко изменился стиль нашей бивачной жизни. Завтрак состоял лишь из воды, апельсинов и горстки пресных крекеров. Фред незаметно выбросил свои таблетки. В двухстах метрах от нас приземлился вертолет. Дальше все происходило с обескураживающей стремительностью. Не успел остановиться винт, как наших детей попросили занять места на борту вертолета. Там у них отобрали все, что было сочтено лишним: перстни, цепочки, жевательную резинку, сигареты, медикаменты, даже носовые платки. Молодые люди безропотно подчинились. Из личных вещей им оставили только то, во что они были одеты. Прежде чем захлопнулась дверца, Джерг успел крикнуть:

– Через два месяца встречаемся вновь, на этом самом месте. Будет большой праздник.

Я стоял среди людей, прощально машущих руками, и, как все они, не мог удержаться от слез. Кто-то предложил помолиться. Я немного замешкался, глядя, как люди заходят в палатку, а затем выбросил свастику Фреда вместе с лекарствами в бочку для мусора.

Служащий водно-спортивной фирмы отвез меня в Моаб, где я снял номер в гостинице. Четыре дня я бесцельно шатался по городу, а потом улетел в Лондон. Еще через четыре дня я был уже в Вене. Национальный парк придется повидать в следующий раз, когда мучения Фреда будут позади.

За день до отлета в Моаб я позвонил отцу и рассказал о наших планах. И лишь к концу разговора решился сообщить о моем переезде в Вену. Поначалу он как бы даже не понял меня. А потом сказал:

– Через год, если не раньше, ты будешь сыт венцами по горло.

Вскоре оправдались мои худшие ожидания. В первое же утро, когда я, вернувшись в Лондон, еще не успел распаковать вещи, отец позвонил мне, чтобы пригласить на ужин. Вероятно, родители всю ночь толковали о моем будущем. Я сказал, что из трех вечеров, пока я в Лондоне, у меня ни одного свободного. Вместе с тем мне хотелось перед отъездом повидать родителей. И я согласился зайти к ним на ланч. Мать приготовила мне обжаренные хлебцы с пригвожденной палочкой острой колбасой – мое любимое лакомство со времен детства. Отец позаботился О напитках и даже переусердствовал в этом. Во время застолья он несколько раз отлучался, семеня короткими скользящими шагами в свою библиотеку. У него был коленный артроз, износились суставы, и его один раз, правда без особого результата, уже прооперировали. Мать спросила, как дела у Фреда. Но что я мог знать об этом? Бокал с водой она держала обеими руками. Кожа была усеяна старческими пигментными пятнами. Потом мать осведомилась, где именно я собираюсь жить в Вене. Я думал, за этим последует замечание о том, что как раз в Вену-то мне бы лучше не ехать. Но она посетовала на то, как беспокоит ее мысль о моем расставании с Би-би-си и переходе на работу на частное телевидение. Тем самым я поставлю крест на карьере политического репортера и, чего доброго, опущусь до отдела рекламы.

Мои родители смотрели кабельное телевидение, но бойкотировали ЕТВ, равно как и Си-эн-эн. Мать терпеть не могла рекламу. Как только начинали крутить ролик, она моментально выключала телевизор. Она была единственным человеком, от которого я услышал критический отзыв о репортаже из Локерби: «Зачем со всеми подробностями выставлять напоказ трупы? Вовсе даже ни к чему».

Отец сходил на кухню за кофе. Дрожащей рукой он наполнил мою чашку. Затем сел и сказал:

– Кофе-то венский. «Майнль». Бак Дахингер, художник, ты его знаешь, из Гмундена привез.

Я пил кофе и поедал восхитительные пирожки со сливовым джемом, испеченные моей матерью.

– Ты их по-прежнему любишь? – спросила она. – В Вене этого предостаточно.

– Вы должны в скором времени приехать ко мне.

Мать проникновенно взглянула на меня и закивала, а отец, кажется, был не в восторге от этой мысли. Он перевел разговор на другую тему.

– ЕТВ отбило у Си-эн-эн более тридцати процентов британских телезрителей. Что ж. Пусть уж лучше Европа сама вещает свои новости.

Мать рассмеялась и шепнула мне, словно выдавая чужую тайну:

– Сегодня он смотрел ЕТВ.

Отец снова исчез за дверью библиотеки, а когда вернулся, стало ясно, зачем он отлучался. В руке у него был лист бумаги с написанным от руки венским адресом: «3-й район. Разумовскийгассе, 16 (или 26?)». Он уже не помнил номера дома. Внизу была приписка: «Кафе „Цартль". На углу Разумовскийгассе?» Название поперечной улицы он запамятовал. Далее перечислялись портной на Геологенгассе, булочная на Ландштрассерском шоссе, ресторан на Лёвенгассе и указывался адрес какой-то женщины, проживавшей на Зальмгассе.

– Можешь сразу выбросить этот листочек, твоя воля. Но если вдруг захочется полюбопытствовать и нечего будет делать, попробуй узнать, на месте ли они. Все это было неподалеку от моего венского дома.

– Ландштрассерское шоссе? Ты ничего не путаешь?

– Так мне запомнилось. Район называется Ландштрассе.

Я пообещал наведаться по этим адресам.

– Нет, – энергично возразил он. – Только в том случае, если у тебя не будет других дел. Женщина наверняка уже там не живет. Но, может, остались родственники. Мне было бы интересно узнать, что с ней и как. Если она вообще еще жива.