Вепрь

Когда- то ходы назывались «черными» оттого, что пользовались ими кучера, лотошники, челобитчики, богомольцы, погорельцы и еще пропасть всякого сброда, именуемого «чернью». Проникали сквозь них и более родовитые господа: арендаторы, приказчики, лавочники, скупщики и кредиторы. То есть, уже те, кто мог бы захаживать и через парадное, но как-то не захаживал. Эту этимологическую справку мне выдал по доброте душевной гардеробщик из кафе «Перекоп», живописуя нравы и быт московской аристократии. Лучшую часть своих юных лет гардеробщик провел, именно охраняя эти самые черные ходы, и потому знал о них многое. Например, что персоны, грамматически более из категории прилагательных, нежели существительных, -беглые, поднадзорные, упившиеся, рассчитанные и застигнутые врасплох, - использовали черный ход исключительно как выход. Причем, застигнутые всегда успевали откупиться. Рассыльных и посыльных это, разумеется, не касалось. Отдельной статьей у него проходили «уличные», каковых В момент прохождения можно было ощупать и, при известном везении, кое-кому задрать юбку. Данную статью гардеробщик вспоминал с особенным удовольствием. Полагаю, самое сильное впечатление детства. В бывшем доходном доме на Суворовском, где я живу и поныне, запасной ход с понятием «черный» связывает разве что вечная темень, вызванная постоянно разбитой хулиганами лампочкой.

Мы с Ахметом проследовали по коридору до лестницы на следующий этаж. Там я попал в кабинет хозяина, обставленный плюшевой мебелью. Судя по книжным полкам, Алексей Петрович был не чужд просвещению. Двести томов «Библиотеки всемирной литературы» и «Большая советская энциклопедия» в полном сборе тому свидетели.

До Губенко я дозвонился сразу.

- Серега!.- обрадовался мой беззаботный товарищ. - Ты где, Серега? А мы тебя обыскались! Арзуманова в панике! Хотела заявление в ментуру тащить, да ей Гольденберг отсоветовал! Сказал, что ты в Таллин двинул и готовишься финскую границу пересечь. Короче, успокоил, как мог.

- Совсем озверели?! - Я чуть не выронил трубку. - Ты же сам отправил меня к своему дяде Гавриле, сукин ты сын! Тридцать пачек «Беломора» еще припер и убедил, что лучших условий даже в Переделкино не сыщешь! Письмо ему, подлец, написал в две страницы!

- Так ты у Степаныча?! - Возбужденный голос Губенко то и дело перебивался каким-то подозрительным треском. - А мы тебя обыскались! Гольденберг уже обращение в Хельсинкскую группу составил! Как он? Все такой же?

- Борь, - я оглянулся на Ахмета, но тот явно не проявлял интереса к разговору. - Ты дядю-то своего хоть раз в жизни видел?

- А что? - притих мой товарищ в далекой столице. - Слушай, Серега… Пьян я был тогда. Ни хрена не помню. Потом еще у кого-то в общаге добавил. Кажется, пива с водкой. Ну, чпок - ты знаешь.

- Меня твой дядя честных правил интересует, а не где ты ханку трескал! - Я стал заводиться. - Я тебе рыло набью, когда вернусь! Что уже под большим вопросом!

- Под чем? - заволновался Губенко. - Ну, мать пристала как репей: «Съезди да съезди! Познакомься хоть с родственником!» Он-де в Москве лет тридцать не показывался!

- Что еще о нем знаешь?

- Да разное. Что герой, что инвалид, что егерем трудится в каких-то Пустырях. С одной-то рукой! Даже схему подробную начертала… Серега, я же родственников, сволочей этих, терпеть не могу! Но схема осталась. А тут ты со своим памфлетом: «Желаю, мол, советскую власть обосрать в художественной форме!…» Серега! А что, междугородние звонки уже не прослушиваются?

- Прослушиваются, - отозвался я в сердцах. - Слышишь треск?

Я представил, как Губенко бледнеет.

- Борь, не ссы! Я пошутил!

- Вам Бориса? - раздался в ответ едва различимый приглушенный голос. - Он в ванной! А что передать?

- Передайте ему общую тетрадь, две пачки махры и конвертов с обратным адресом, - сказал я, досадуя скорее на себя. - Больше на Лубянке ничего не принимают.

Ответом мне были короткие гудки.

- Все. - Бросив трубку на рычаг, я обернулся к татарину. - Хана, по-вашему.

Ахмет кивнул и молча проводил меня на улицу. Домой я вернулся с чувством исполненного долга.

- Давай ко мне переедем, - предложил я Насте ночью. - И бабушку твою заберем. Ей без разницы, где вязать. Там даже лучше. Там батарея центрального отопления.

- Это ты мне предложение делаешь?

- Да, - подтвердил я. - Сложносочиненное.

- Нет, - сказала Настя, отворачиваясь к стене. - Нет. Потом, быть может.

Позже она меня разбудила. Она металась в тяжелом бреду.

- Папа! - стонала Настя. - Он сзади, папа! Берегись! Клыки!

Опять ей снился вепрь. А кому он здесь не снился? Я прижал Настю к себе, погладил по голове, и она затихла.