Вепрь

Я повесил трубку. Первый и последний раз я спал с Арзумановой в соседних комнатах студенческого общежития. Причем в моей комнате спало еще человек пятнадцать.

Я обернулся к татарину, и он, все такой же бессловесный, проводил меня до ворот. За ними меня ожидал вечер выпускников сумасшедшего дома.

Сперва я налетел на Сорокина.

- Почему на свободе? - спросил он, прикуривая от моей сигареты.

- Отпустили, - попробовал я коротко отделаться от любопытного старика. - Взяли слово, что брошу курить.

- Жаль, - заметил неугомонный большевик.

- Сам жалею, - пожал я плечами.

- А Виктора зацапали. - Сорокин сплюнул себе под ноги. - Белобилетник он. Состоит на учете в психдиспансере. Вот и отправили принудительно. Сделают ему там советский укол, чтоб родную власть не порочил. Завоза в сельпо теперь месяц не жди. Шиш тебе.

Он горько вздохнул и побрел по улице.

Следующим в очереди, как всегда после Сорокина, оказался Тимоха Ребров. Из положения «лежа», будто снайпер на исходной позиции, он погонял запряженную в розвальни Гусеницу.

- Спорим на пузырь, что я Семена в погребе запер?! - проорал он весело, помахивая вожжами над бесформенным своим малахаем.

Пока я прикидывал, спорить иль нет, Тимоха уже оказался в недосягаемости.

В преддверии усадьбы Паскевич тоже подготовил мне сюрприз.

- На сделку пойдете? - довольно-таки напористо заступил он мне путь.

- Ни в коем случае. Только в библиотеку и сразу - домой. - Я попытался обогнуть его справа, но был схвачен за плечо.

- Маленькая честная сделка! - Глаза Паскевича заблестели. - Я расскажу вам то, чего вы не знаете, но и вы мне тоже кое-что расскажете. То, что я знать желаю!

- Но знать вас не желает, - выдал я сомнительный каламбур. - За это вы ее и перебили еще в восемнадцатом.

- Где Никеша?! - злобно зашипел, озираясь, Паскевич. - Где он, придурок несчастный?! Не поверите - из рук ускользнул! А я вам про барона Унгерна выложу!

Как человек малосведущий в перипетиях междоусобной войны, да и мало ими интересующийся, я отцепился от Паскевича и взбежал по ступеням.

- Сеанс начнется в двадцать ноль-ноль! - крикнул мне Паскевич в затылок.

- Вот сволочь, - пробормотал я, оказавшись в «игротеке».

Когда я подошел к Настиным владениям и бесшумно потянул на себя дверь в читальню, то услышал тихий говор.

- Настюха, Настюха, - бормотал кто-то, чавкая, - ты люби меня… Ты меня жалей разно… А Захарка жив и здрав. Я его чую, но где - не знаю.

- Ты ешь, Никеша, ешь. - Я узнал ласковый голос Анастасии Андреевны. - Ты тихо сиди, как мышка. Помнишь, мы в детстве играли? «Тех, кто прячутся-молчат, никогда не застучат».

- Не помню. - Никеша всхлипнул.

- Это ничего, - быстро заговорила Настя вполголоса. - Я люблю тебя, Никеша. Я тебя никому, слышишь? А теперь - иди. Иди с Богом.

Терзаясь вместе чувством отвращения и ревности, я тайком заглянул в приоткрытую дверь. То, что я успел заметить, меня сразило. Громоздкий резной книжный шкаф, стоявший у противоположной от входа стены, повернулся вокруг собственной оси градусов на сорок, и в образовавшийся ход шмыгнул белобрысый долговязый парень. Анастасия Андреевна, занятая возней со скрытым где-то сбоку от шкафа поворотным устройством, разумеется, не видела меня. «Так вот что за крыса шуршала во тьме кромешной! - Я отпрянул в коридор. - И вот почему Никешу всей ватагой сыскать не могли! Здесь только Настя, конечно, все ходы-выходы знает! Семейный архив, план усадьбы - все у нее!»

Слезы обиды выступили у меня на глазах, к горлу подкатился горький комок.

«Подонка пригрела! - кипел я негодованием, страдая при этом неимоверно. - Кошка! Кошка блудливая! Еще бы! Он же такой пригожий и доверчивый! Всегда рядом! Вот она, кровь развратной помещицы Рачковой-Белявской в третьем колене! Что ей мы, плебеи? Никеша, Филя, я - все на одно рыло! Членистоногие!»

Сжав кулаки и более не раздумывая, я зашагал по коридору в направлении, обратном собственным принципам, среди которых «иудин грех» занимал далеко не последнее место. «Убийцу! Извращенца и гада прячет из похоти своей! Мать моего ребенка! А моего ли?! А тот ли мальчик?!»

Паскевич все еще топтался на крыльце.

- Так вы состоите или блефуете? - подступил я к нему вплотную.

Немедля он предъявил мне удостоверение в развернутом виде.

- И телефон Реброва-Белявского…

- Спаренный, - перебил он, глядя на меня, будто на законченного тупицу. - Ведь сюда партактив на охоту съезжается, юноша. А батюшке сожительницы вашей, комсомолки Арзумановой, родной его институт лесного хозяйства кафедру собирался доверить. Эх, дети, дети…

В тоне Паскевича прозвучала нескрываемая горечь.

- Библиотека, - выдавил я, сражаясь с тошнотой. - За старым шкафом - тайник. Как открыть, сами сообразите.

Мне было стыдно и жаль себя. Чуть не падая в обморок, я поспешил опереться о перила.

- Вы честный товарищ! - обрадовался Паскевич. - Вы, товарищ, герой! Вы опасного преступника обезвредили, вот что! А про комнатку ту мы знаем. Только нашу Анастасию Андреевну никак не подозревали-с. Даже мыслишки не было. Она ведь у нас чистая, как спирт.