Вепрь

- Так лучше его в прорубь! Ей-ей, лучше! - Подобострастный голос вездесущего Семена я также опознал. - Позвольте в прорубь, товарищ генерал-лейтенант! Концы в воду, как говорится!

- Смирно! - прозвучал спокойный, но властный приказ Паскевича. - Через полчаса бункер откроется. Тимофей там не подведет, или мне одеваться?

- Трезвый он, - бодро отозвался сержант. - Да и атмосферы я уже выставил наперед.

- Смотри. Еще прокол, и я вас в Лефортове сгною, как сырую картошку на базе.

- Так точно! - Семен держался молодцом.

- Пацана сразу к Михаилу Андреевичу на стол. Пусть готовит к операции.

Судя по сухому треску, Паскевич опять закашлялся.

- Вопрос. - В тоне Реброва-старшего прозвучали растерянные нотки. - Они сказали, что анализ какой-то ДНК надо проверить. И кровь. И подкормить бы его пару дней против общего истощения органики. Это коли мальчишка не в форме.

- Готовить к операции! - рявкнул Паскевич. «Так! - Меня прошиб холодный пот, и пока не из страха за собственную шкуру, а из предчувствия чего-то кошмарного и необратимого, свидетелем чему мне стать уже не суждено. - Лубянские аналитики раскололи весь шифр Обрубкова вплоть до сноски по времени. Кончено. Следователь слушал Гаврилу Степановича куда внимательнее, чем мы оба надеялись. Звонок Паскевича в Москву, и - все. Замок-таймер - секрет Полишинеля. Сколько же я тут валяюсь? Из погреба я ушел в десять. Двадцать минут - на дорогу. Сорок - веселый разговор с его превосходительством. Значит, еще минут сорок».

- Полынья там по пути. - Меня подняли в воздух, и, сложившись, я повис не иначе как у сержанта па плече. - Где бабы наши белье полощут.

- Разговорчики в строю! - снова повысил голос Паскевич. - Исполнять!… В склепе руки ему развяжешь. Кругом!

Семен развернулся через плечо, на котором я устроился, и затопал: первые три шага - четко, дальше - бегом. Чтобы не удариться в панику, я считал.

На трехсот сорока мы остановились и присели. Раздался щелчок. Затем скрипнуло что-то металлическое. Я снова ощутил подъем и одновременно понял, что мы спускаемся по лестнице. Судя по моему вращательному движению, лестница была винтовая. Я досчитал до сорока пяти. Далее мы снова припустили рысью. Несложно было уже догадаться, что подземный ход вел из поместья в часовню Белявских. Еще раньше я догадался и о своей участи. Паскевич затеял похоронить меня в склепе заживо. Почесть ли это, или изощренный садизм, я не рассуждал. Ясно было, что я умру мучительной и медленной смертью.

«С какой целью он распорядился оставить в моем кармане гранату? С какой целью велел развязать руки? - Вот о чем были мои невеселые думы, и вот к чему они меня привели. - Выбор! Паскевич оставил мне гранату, как последний патрон! Чтобы я мог подорвать сам себя! Тонка ли моя кишка - именно этот вопрос ему желательно было прояснить!»

Вскоре поход наш окончился. Где-то надо мною послышался шорох камня о камень. «Путешествие в испорченном лифте», - усмехнулся я с горечью, взмывая на следующий уровень. Впрочем, и там мне не довелось задержаться. Злобный сержант меня даже не сбросил, а сорвал с плеча железной лапой, словно лычку с погона. И снова я отключился, налетев многострадальным затылком на невидимое, но твердое препятствие.

СКЛЕП

Кто- то пощекотал меня за ухом. Я открыл глаза и ничего не увидел. Зато сразу все вспомнил. То ли повторный удар вправил мне мозги, то ли стресс, вызванный перспективой мучительного конца, просветлил мое сознание, но факт остается фактом. Острая головная боль уже перешла в хроническую. Затхлый воздух, плававший у самых ноздрей, и руки, по-прежнему связанные за спиной, свидетельствовали о том, что Семен отчасти исполнил генеральское распоряжение, а от части -воздержался.

«Так и воюем. - Почему-то первым делом я напал на артиллерию. - Оттого и несем неисчислимые потери в живой силе, что все у нас через жопу. Каждый сукин сын норовит проявить инициативу. Мол, ему на месте виднее. С тремя классами образования, а туда же: разобьет на собственные квадраты линию фронта и давай лупить прямой наводкой по батальонам союзников. Мы, дескать, боги войны - что хотим, то и воротим».

Нелепая при моих плачевных обстоятельствах критика армейской дисциплины была, как я теперь полагаю, стихийным противоядием от паники. А к панике я был близок настолько, что попытался подошвами высадить заднюю стенку фамильного саркофага родственников Анастасии Андреевны, напрасно, как я полагал, дожидавшейся своего жениха на окраине проклятой деревни.

Кто- то, встревоженный моим резким выпадом, отчаянно пискнул у самого уха. «Крыса!» -догадался я с опозданием и заорал так, что бедный грызун забился в самый дальний угол, где и нашел скоро выход из гранитного мешка. В гробовой тишине я отчетливо слышал удаляющийся дробный топот маленьких лапок.

«Вот разгильдяй, - огорчился я, во всем узревавший худшую сторону. - Крышку неплотно задвинул, Значит, скорой смерти от удушья тоже не предвидится. Небось еще и гранату спер, душегубец».

Какую службу мне могла сослужить граната, я и сам не представлял.