Вепсы. Очерки этнической истории и генезиса культуры

Как видим, предание хорошо иллюстрирует сказанное выше. Но для нас оно представляет еще и особый интерес, связанный с историческим истолкованием содержащихся в преданиях о Чуди сведений вообще. Благодаря соединению в одном предании чудских мотивов (упоминание Чуди, чудского начальника, конечной гибели ^уди) с моментами, в целом чуждыми чудскому циклу (поездка в Литву, возвращение на родину во главе шайки разбойников — «панов» и проч.), открывается возможность прежде всего поставить вопрос о последовательности вхождения в него составляющих его разнородных мотивов. Если, с одной стороны, ясно, что их соединение могло состояться лишь в такую эпоху, когда и те и другие предания реально бытовали, т. е. не ранее начала XVII в., когда мог появиться включенный в повествование тип преданий о «панах», то, с другой стороны, самая логика развития рассматриваемого сюжета, ставящая Чудь в экспозицию и с ее помощью мотивирующая дальнейшее действие, помогает сделать заключение об относительно большей архаичности преданий о Чуди. Этот вывод подкрепляется еще и тем соображением, что именно с Чудью в данном случае связывается такой архаический обычай, органично вплетенный в рассказ, как гадание на бараньей печонке. Это во-первых. Во-вторых, хотя таких контаминированных преданий известно немного, все они, насколько можно судить по имеющимся данным, в качестве составного элемента содержат предания, отнесенные нами ко второму подциклу — о пассивной, страдающей и гибнущей Чуди, которые, как было замечено, отличаются большей сложностью построения, чем предания первого подцикла. Возникает подозрение, что это также не может быть случайностью. Чтобы в этом убедиться, рассмотрим некоторые особенности второго подцикла преданий о Чуди.

Большая осложненность сюжетов подцикла о гибели Чуди сказывается в том, что трагический конец ее может рисоваться по-разному. В одних случаях она убивала себя оружием, не желая попасть в неволю. «По народным преданиям, существующим в Шенкурском уезде, тамошние коренные жители, Чудь, защищая отчаянно свою землю от вторжений новгородцев, ни за что не хотели покориться пришельцам... Однако же им трудно было противостоять стремлению новгородцев, и они должны были уступать одно место за другим. При явной неудаче отпора некоторые из Чуди бежали в леса, другие добровольно умерщвляли себя копьями и луками...» В других случаях самоубийство Чуди осложнено мотивом закапывания в землю. «В качестве последней защиты Чудь выкапывала ямы, укрывалась в них настилками на подпорках, и если, отбиваясь в этих ямах, видели они неминуемость поражения, то разрушали подпорки и гибли».

Полностью аналогичные предания отмечены в окрестностях Каргополя и в бывшем Каргопольском уезде. Другой наблюдатель заметил в той же Каргополыцине характерные «присловья»: «Чудь в землю ушла», «Чудь под землю пропала», «Чудь живьем закопалась».

В преданиях лопарей также рассказывается о глубоких (до двух метров глубиною) ямах, в которых лопари сами скрывались от завоевателей Чуди. Этим лопарские предания резко отличаются от приведенных выше: вспомним, что лопари знакомы только с нападающей Чудью. Напротив, предания коми-пермяков и коми-зырян обнаруживают больше сходства с теми, которые записаны в русской среде на Севере: в них рассказывается «о древнем вымершем " чудском " народе, жившем в землянках»; мотив закапывания выражен вполне отчетливо.

В связи с позднейшими влияниями в преданиях о Чуди появились и некоторые сравнительно более новые, поздние, элементы. Так, например, в ряде случаев предания рассматриваемого подцикла о страдающей Чуди контаминировали с широко распространенными народными рассказами о кладах. Подобная

контаминация выглядит как вполне естественная и закономерная, и включенный рассказ, как правило, функционирует в качестве концовки: «В Золотой Горе, говорят, скрыты многие клады и сокровища Чуди, и можно слышать даже, как звенит золото, которое рассыпают духи горы в часы полуночной тишины».

Другой относительно поздней чертой следует, видимо, считать христианский элемент в преданиях. Его возникновение (конечно, предположительно) может датироваться XI в. Но и в последующие века историческая обстановка давала обильный материал для того, чтобы языческо-христианский конфликт нашел отображение в преданиях. Это касается в особенности мотивировки причины гибели Чуди, которая выглядит в некоторых преданиях выдержанной точно в традициях православного христианства с его культом «святых» и чудесами: Чудь разбегается, узнавши о миссионерской деятельности того или иного «подвижника»; Чудь, не пожелавшая креститься и насмехавшаяся над церковью, чудесным образом ослепла и перебила друг друга. Аналогичные мотивы прослеживаются как в письменной традиции, так и в упоминавшихся преданиях о «панах».