Верь мне

– Отлично, – быстро отвечает он. И очень уж коротко уточняет: – Восстанавливается.

Я закусываю губы и киваю.

Уже позже, после завтрака, когда девчонки принимаются за уборку стола, а мне поручают присмотреть за племянником, Даня тихо делится со мной своими собственными размышлениями.

– Слушай, я понимаю, что обычному человеку это трудно даже вообразить, но, как мне кажется, гребаный рогатый принц стремается из-за того, что он вроде как в лежке сейчас. Думаю, он тупо стыдится и не хочет, чтобы ты видела его слабым. Хоть он сам оставил мои выводы без комментариев… – вздыхая, Шатохин тихо матерится. – Но я-то его знаю как облупленного. Другой причины просто быть не может. Он по-прежнему по уши в тебя. Зуб даю.

Я смущаюсь. Чувствуя, как загораются щеки, нелепо прячусь за малышом. Сердце, разгоняясь, едва не выбивает себе путь наружу.

– Эм… Меня не это волнует, Дань, – отражаю несколько рвано. – Я просто не хочу, чтобы он на меня сердился.

– Сердился? Не выдумывай, – отмахивается Шатохин с усмешкой.

Но это не добавляет мне ни спокойствия, ни уверенности.

Малыш начинает хныкать, и мы с Даней как-то одновременно принимаемся его отвлекать. Я подкидываю, а он строит смешные рожицы.

– Наконец-то можно будет покрестить Кирюшу, – произносит с улыбкой подошедшая к нам Лиза. – Вы же помните, что вы крестные?

Мы с Шатохиным переглядываемся и тоже улыбаемся.

– Конечно, – выдаем почти в унисон.

Но до крестин все же предстоит дожить. Сначала нас ждет ряд не самых радужных событий. Я хожу в больницу к Саше ежедневно, но каждый раз, когда я там появляюсь, любая из трех постовых медсестер, перехватывая мой полный робкой надежды взгляд, неловко опускает глаза, чтобы не смотреть мне в лицо, когда придется оповестить, что изменений в указаниях не было. Мне по-прежнему запрещено проходить в палату к Георгиеву.

Я стойко терплю подобное проявление его дурацкого царского характера. Но однажды не выдерживаю и передаю записку.

«Мне нет разницы, лежишь ты, сидишь в инвалидном кресле или ковыляешь на костылях! Я прихожу к тебе! Не давая мне возможности увидеть себя сейчас, ты проявляешь лишь свой чертов эгоизм! Это очень жестоко!»

Позже, когда эмоции утихают, я, конечно, жалею, что передала ему именно это послание. Ведь получается, что повела себя не лучше него. Вместо того, чтобы написать, как он для меня дорог, и как я ему благодарна за спасение, как счастлива, что все закончилось благополучно для него, пожелать здоровья и всего самого лучшего в этой жизни, попросить прощения и проститься, я повела себя словно капризный ребенок, опустившись до каких-то претензий и заострив внимание на своих чувствах, которые он имел право задеть.

Но сделанного, как мы уже знаем, не воротить. Приходится просто жить со всеми последствиями, чувством вины, тоской.

Я разрываюсь между необходимостью улетать в Париж к Анжеле Эдуардовне и потребностью увидеть Георгиева. Каждый день обещаю себе взять утром билет и каждый день откладываю. Все хожу в эту клинику, словно неприкаянная.

А потом…

Наступает день похорон Влады Машталер. Мне посещать их, конечно же, необязательно, но я считаю своим долгом проводить ее в последний путь. Да и ребята все идут, как бы кто к ней ни относился. Держимся вместе – Лиза, Артем, Даня, Марина, Бойка, Варя, Фильфиневич, Лия… И вдруг, к моему удивлению, на отпевании появляется Саша.

У меня обрывается и улетает куда-то в ноги сердце, когда он как ни в чем не бывало входит в церковь.

В строгом черном пальто, с идеальной стильной стрижкой, гладко выбритый и по всем параметрам здоровый. Все такой же высокий, все такой же большой и все такой же крепкий. По его виду ни за что не сказать, что двенадцать дней назад он был дважды подстрелен и находился под ножом хирурга.

Лишь увидев Георгиева, понимаю, почему так затянули с погребением Влады. Изначально думала, что это из-за необходимости проведения каких-то особых медико-криминалистических экспертиз для расследования, а оказывается – чтобы он окреп и смог присутствовать на похоронах своей жены.

Наши взгляды встречаются, и у меня выбивает дух от того урагана, что тотчас разворачивается за моей грудной клеткой. Я так сильно пугаюсь этих безумных эмоций, что едва удерживаюсь от вскрика. Резко опускаю глаза на пламя свечи, которую держу в руках. Она начинает адски трещать, будто в подтверждение того, какими неправильными здесь являются мои чувства к нему.

Господи, прости… Но я не могу себя контролировать.

46

Если ты сможешь простить…

© Соня Богданова

В стремлении избегать зрительного контакта мы солидарны. Хоть я ни разу за всю службу и не направляю свой взгляд на Георгиева, точно знаю, что и он на меня не смотрит. Всегда это чувствовала. Сейчас ощутимым является лишь его присутствие. И этого достаточно, чтобы во мне клубилось волнение и разрасталось чувство вины.