Верь мне

– Со святыми упокой, Христе, душу рабы твоей…

Я изо всех сил пытаюсь фокусироваться на молитвах, которые читает священник. Я их знаю наизусть. Шепотом повторяю. Но при этом все мое восприятие зациклено на другом. Оно поглощено воспоминаниями и новыми путанными мыслями вокруг человека, о котором мне думать нельзя. По крайней мере, не сейчас. Не здесь. Вот только я не могу это остановить.

Как он? Здоров ли он? Чего ему стоит эта внешняя непоколебимая сила? Получил ли он мою записку? Что почувствовал? Почему до сих пор ни слова не написал? Зачем сейчас так посмотрел на входе, будто эта встреча для него столь же будоражащая, как и для меня? Злится ли он, что я здесь? О чем думает сейчас? Тяжело ли ему? Увидимся ли мы еще когда-нибудь? Заговорит ли он со мной? Простит ли?

Или «прощай» это все-таки навсегда?

Господи, я сама не понимаю, чего я хочу… Знаю ведь, что вместе нам уже не быть. Надеюсь на дружбу? Смогу ли ее вытянуть?

Боже, как же хочется на него посмотреть… Просто посмотреть. Тех пяти секунд было дико мало. Я хочу разглядывать часами, по миллиметру. Убедиться, что с ним правда все в порядке.

Но мое сердце и без того пропускает удары. А потом будто бы их наверстывает. Соответственно растет пульс. Дыхание учащается и становится поверхностным. Мне все труднее контролировать эту функцию. Я чувствую себя так, будто вот-вот лишусь сознания. Это ощущается пугающим.

Лишь под конец службы мне кое-как удается переключиться. И заблокировать недопустимые мысли. Меня снова подгружает в темноту со звенящей пустотой и бесконечным ощущением горя, хоть оно и не касается меня лично.

Вот жила-была девочка… Красивая какая. Весь мир лежал перед ней. Столько дорог открыто было. А выбрала она не ту. Теперь и оплакать некому. Мать там же – за порогом жизни. Отец в тюрьме. Подруги все – пластмассовые куклы, и горя на их лицах не видно. Об остальных «близких» и вовсе говорить не стоит. Мало кто пришел на похороны. Видимо, после той шумихи, что встряхнула город с арестами Машталера и Ко, боятся светить связами, которые были когда-то.

Но вправе ли мы осуждать Владу Машталер? Вправе ли я все это анализировать? Вправе ли рассматривать жизнь, всех нюансов которой я не знала, со своей позиции?

Нет, не вправе.

Мы все ошибаемся. Все грешим. Грех даже в мыслях наших, не только в действиях. За свое бы вынести крест. Куда еще чужое? Злость и обида на человека – разрушительные чувства, которые я лично испытывать не хочу. Поэтому сегодня я все отпускаю. И надеюсь, что где-то там Влада Машталер найдет свой покой и свое счастье.

На кладбище я опускаю на ее могилу большой букет белых лилий. Саша кладет рядом синие розы. Не поднимаю взгляд, но узнаю его по рукам. Сердце тотчас ускоряется. И я ловлю себя на мысли, что вот эти набитые кобальтовые бутоны до конца жизни будут ассоциироваться у меня с Владой Машталер и вызывать тихую грусть.

Начавшийся снег быстро прогоняет людей с кладбища. Я же немного задерживаюсь, зная, что Лиза с Артемом меня подождут.

07.12.2058 г.

Смотрю на эту дату и вспоминаю то, что Влада, как и Саша, верила в силу чисел. Как странно, ведь одному человеку она принесла смерть, а второй заново родился. А остальной мир это если и заметил, то скоро забудет.

– Пусть земля тебе будет пухом, – говорю я тихо.

И, не оборачиваясь, покидаю кладбище.

Иду и пытаюсь натянуть на промерзшие и будто оцепеневшие кисти перчатки. Одна из них падает. Я наклоняюсь, чтобы поднять и отряхнуть от снега. А когда выпрямляюсь, вскидывая взгляд, вижу у одной из машин Сашу.

Я шумно вдыхаю и, ощущая мгновенную боль в груди, вздрагиваю. Его темные глаза заставляют меня оцепенеть и оставаться неподвижной, даже когда мой желудок переворачивается, а сердце принимается с дикой силой сокращаться. А потом взлетает так высоко… Выше затянувших небо тяжелых серых облаков. Выше спрятанного от нас солнца. Выше просто быть не может.

По телу проносится яростная, будто электрический ток, волна дрожи. Забываю о том, что минуту назад мне было холодно. Ведь сейчас жарко.

«…– Ты нужна мне.

– И ты мне нужен…»

Не знаю, почему именно этот диалог всплывает в моем сознании сейчас. Но я будто заново слышу эти слова. Они проносятся между нами, пока Саша не отворачивается. С неутихающим сердцем я смиренно наблюдаю за тем, как он садится в машину и уезжает.

Перевожу дыхание и подхожу к автомобилю Чарушина. Ни он, ни Лиза не говорят ни слова, когда я забираюсь на заднее сиденье. Молча едем в ресторан, в котором Людмила Владимировна организовывает поминальный обед. На самом деле никому из нас туда не хочется, но должен же кто-то прийти.

Так кто, если не мы?

В зале действительно очень мало людей оказывается. Наверное, еще меньше, чем я ожидала. Игнорировать Георгиева становится непосильной задачей. Хоть он и сидит за другим столом, но, так получается, что прямо напротив меня. Как ни подниму взгляд, так и натыкаюсь.