Верь мне!

Он увидел, как — при упоминании о полицейском отделении и лейтенанте — тело ее непроизвольно напряглось. Он замолчал, давая понять, что заметил ее реакцию. Но так как она явно не намеревалась вступать с ним в объяснения по этому поводу, Зекери продолжал:

— Я хотел найти такое место, где бы у меня не было времени и возможности думать.

Он помог ей подняться по крутому склону, и они снова отправились в путь по проезжей дороге. У нее никого нет. Это слишком хорошая новость, чтобы быть правдой. А почему ее все время бросает в холод, когда кто-то упоминает полицию?

Дорога была узкая, в одну колею, прямая, ведущая с востока на запад. Зекери отметил про себя: небо без единого облачка. День не предвещал сегодня спасительной прохлады. Они шли, храня молчание.

Пройдя немного, они увидели след от машины — хорошо различимый, сворачивавший с дороги налево, две параллельные грязные борозды, примявшие густую траву. Значит, машина прошла совсем недавно. Но когда? Они не слышали звука мотора. Может быть, это фермер выехал на свое поле? Или какая-нибудь машина сворачивала здесь в сторону главной магистрали — тогда след ее давно уже простыл. Зекери не мог заключить по колее, сколько машин прошло: одна или две. Не вспугнуть бы свою удачу! С таким редким движением на этом проселке им давно пора было бы выйти на главную дорогу, чтобы попытать там свое счастье. Это было бы вернее. Но размышляя так, Зекери ничего не сказал вслух.

Элисон шла погруженная в свои мысли. В первый раз ее внутренний голос не досаждал ей, но от этого было не легче. Этот человек с самого начала их поездки был честен с ней, вел себя достойно в нынешней опасной ситуации. И, оказывается, у него было оправдание, была своя трагическая история… Она сошла с дороги, прячась от беспощадного солнца в тени небольшого дерева, собираясь передохнуть.

— Поверь, я так сочувствую твоей потере, смерти брата.

Ухо полицейского, как детектор лжи, уловило только искренность и сердечность ее слов. Зекери тоже вступил в желанную тень густой кроны.

— Спасибо!

— Я потеряла мать, — начала Элисон. — Она умерла от инфаркта два года назад.

Элисон так хотелось довериться хоть кому-то!

— Я знаю, какую боль испытываешь, когда теряешь близкого человека… Я очень тяжело переживала, у меня был нервный срыв. В общем, ее похоронили без меня, — она сделала паузу, собираясь с силами, уже готовая рассказать ему, почему ее не было на похоронах матери, а потом — о судебном процессе и о предыстории процесса, и о причинах ее страха…

Зекери терпеливо слушал. Так вот, значит, что положило конец ее карьере. Нервный срыв. Он, однако, сильно подозревал, что дело с ней обстояло куда серьезней. Но на этот раз он не испытывал радости по поводу своей проницательности. Потеряв всякий контроль над собой, он внезапно услышал собственный, странно застывший, какой-то металлический голос:

— Во время последнего свидания с братом я назвал его сукиным сыном.

Ни одна живая душа не знала об этом. Зачем он исповедовался ей сейчас? Внезапно Зекери пришел в ярость, он злился на самого себя. Она вздрогнула, видя его неистовство. Но он больше не мог сдерживаться, какая-то сила заставляла его на этой идиотской дороге, в этой идиотской ситуации сказать ей все, вывернуть душу наизнанку перед этой фотомоделью Галле, которая больше вовсе не фотомодель, потому что, видите ли, у нее случился нервный срыв после смерти матери.

— Мы ругались по-черному. Он хотел бросить колледж, а я убивался на работе только, чтобы заработать деньги ему на учебу. Я хотел сделать из него человека, ты понимаешь? И я назвал его сукиным сыном и дураком, я захлопнул дверь перед его носом и ушел! Я бродил несколько часов по городу, а потом пошел в кино. Проклятое кино!

Элисон понимала, что ей лучше молчать. Вся сжавшись, она чувствовала: у него в семье произошло что-то страшное.

— В конце концов, я как-то смирился с мыслью, что его жизнь — это его жизнь. И он волен распоряжаться ею по своему усмотрению, — сердце Зекери жгло огнем, но он должен был раз и навсегда высказаться, произнести все вслух, может быть, это освободит его от неотступных мыслей и мучительных воспоминаний. — И тогда я снова пошел к нему сказать, что я согласен… Из всей семьи на свете остались лишь мы двое, поэтому пусть делает, что хочет, я не буду мешать. — Злость закипала у него в груди. — Я пришел к Джерри на квартиру, и хозяйка, услышав, как я колочу в дверь, сказала мне, что в квартире уже несколько часов гремит стереомузыка и спросила, не коп ли я? Конечно, я коп!

Вся сцена встала перед его глазами так живо, как будто это случилось только вчера.

— Короче, я вышиб дверь. Лана лежала на постели. У нее в руках все еще была… игла, то есть шприц. Черт бы побрал эту бабу!

Он не говорил громче, но напряжение в его голосе было бешеным. Холодок пробежал по спине Элисон, она не хотела слушать конец этой жуткой истории, но боялась прервать его.