Верь только мне (СИ)

— Здравствуйте, Вильгельм Альбертович, — приветствует консьерж, стараясь скрыть удивление от моего появления дома. Хотя консьерж очень пафосное слово для нашего домоуправителя Федора.

— Отец дома? — кидаю находу.

— Альберт Карлович должен явиться через полчаса. На Вас накрывать?

— Лучше собери мне еды с собой, я тороплюсь, — взбегаю по лестнице дома наверх.

— Будет сделано, — отвечает сдержанно.

Поднимаюсь по лестнице, прямо по темному коридору и налево, в мою комнату. После того, как не стало мамы, я разлюбил наш огромный дом. Когда-то он был уютным, с красивой мебелью, цветущим садом и частыми гостями. Но уже давно эти коридоры и лишние комнаты выглядят блекло и безжизненно, навевая тоску.

Пересекаю свою комнату, не теряя времени, направляюсь в душ. Скидываю с себя куртку, которая уже приросла ко мне, отправляю в корзину кофту, джинсы и трусы.

Врубаю душ и встаю под холодные струи. Маленькая пытка перед большим наслаждением. Хочется закрыть лицо руками и дать выход эмоциям, но на это нет времени. Вскоре вода сменяется на теплую и затем почти на кипяток.

Мое перенапряженное измотанное тело просто стонет под горячими струями. Запрокидываю голову, давая воде проникнуть в волосы и скользнуть по груди и спине, касаясь каждой клетки. Блаженство!

Машинально хватаю с крючка большое полотенце, и вытираясь, смотрю на свое отражение в зеркале впервые за пару суток.

Круги под глазами, все еще припухшая скула, на бочине красуется внушительный синяк, а мои обычно расправленные плечи как-то осунулись. Да и побриться бы не мешало. В целом выгляжу как пес сутулый.

Фен включаю сразу на полную мощность и ладонью зачесываю шевелюру назад, этого достаточно, чтобы пряди легли в более-менее нормальную укладку. В спешке прохожусь триммером по лицу.

Открываю ящик комода в ванной: выгребаю оттуда таблетки, и без воды закидываю в себя сразу две штуки.

Возвращаюсь в спальню, в гардеробной натягиваю бельё, черную футболку, широкие штаны и первый попавшийся легкий свитер. В рюкзак сгребаю еще пару кофт и штанов, запихиваю зарядку и наушники.

Вбиваю код на сейфе в шкафу и достаю оттуда свою оставшуюся наличку и еще одну карту, которая не факт, что работает.

Накинув на плечи бомбер, я спускаюсь по лестнице. Горячие контейнеры уже стоят на консоли у выхода. Под внимательным взглядом Федора запихиваю и их в рюкзак.

— Вильгельм, Альберт Карлович уже прибыл желает Вас видеть, — указывая глазами на столовую, сообщает мне Федор.

— Передай ему, что я не желаю, — беру из шкафа шузы и обуваюсь.

— Оставьте нас, Федор, — грозная фигура отца появляется в фойе.

Не колеблясь он подходит ко мне и хватает за грудки, прижимая к стене. Мне не хватило каких-то тридцати секунд, чтобы сгинуть из дома.

— Я звонил тебе, а что положено делать, когда тебе звонят? — практически плюясь, цедит мне в лицо.

— Руки убери, — смотрю исподлобья в его налитые сталью глаза.

— Что. Надо. Делать. Когда. Тебе. Звонят? — выдавливает он по слову.

Я знаю эту привычку, он просто ждет послушного ответа.

Следом мне прилетает плоский удар по щеке.

Сглатываю. Комната мгновенно переносится во времени, и я вместе с ней. И вот мне снова двенадцать лет. Я вернулся ночью через окно с очередной гулянки, которая затянулась на все выходные. В темноте включается настольная лампа, точечно освещая неподвижное лицо отца.

Оказываюсь в комнате наедине с ним, мне хочется плакать, потому что убежать не удастся. И потому что мама не защитит, к тому времени она уже болела.

— Подойди ко мне, Вилли, — велит отец. — Когда ты должен был быть дома?

Я покорно подхожу сажусь на край кровати.

— В девять.

— А сейчас сколько, — отец демонстративно подкручивает часы на запястье.

— Не знаю… Двенадцать…, — мямлю в ответ.

— Сейчас три часа ночи, мать твою, — взрывается отец, которого раздражает сам звук моего голоса. — Я предупреждал тебя, Вильгельм?

— Да, — еле шепчу, вцепившись в покрывало.

— Ты вынудил меня! — он резко встает, возвышаясь надо мной.

Следующие несколько мгновений, когда отец ничего не говорит и смотрит на меня сверху вниз, кажутся мне вечными.

Последнее, что я помню, как он наотмашь отвешивает мне пощечину тыльной стороной ладони. По неосторожности разбивает мне губу, и я безвольно сползаю с кровати, утопленный в горечи беспомощности и унижения.

Потирая руку, он присаживается рядом на корточки: —Я тебе не мамочка, — говорит с презрением. — Я научу тебя слушаться.

Это был первый раз когда он поднял на меня руку. Затем был второй раз, когда я, будучи постарше, угнал и поцарапал его машину. А затем третий, четвертый и пятый. А затем и все последующие разы, когда сердце мамы не выдержало, и она умерла, а мне снесло башню, и я не мог больше сдерживать свою разрушительную энергию.

Я не знал, как адекватно проживать боль утраты. И так как отец не горевал по ней ни минуты, и после похорон буднично поехал в офис, я справлялся со своей дурью сам. Как мог.