Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца

Древние стены делают ее похожей на средневековую крепость, хотя в наши дни все, что они защищают, – это, как объясняет нам проходящий паломник, более семисот баров. Это дает городу право быть самостоятельной целью паломничества.

Мы идем по узкой улочке. Автомобили и скутеры лавируют между пешеходами. Мы проходим мимо продуктовых киосков, рынков, ресторанов и магазинов с запотевшими витринами. Запахи доносятся, видоизменяются и смешиваются. Оливки, колбасы, масла и специи.

«Почему на неделю? – спрашивает Розанджела, нарушая молчание. – Вы должны вернуться на свою работу?»

«Нет. Нет никакой особой причины».

«Но Камино – это такое особенное место, – говорит она. – Почему бы вам не дойти до конца?»

«Я как-то не думал об этом с такой точки зрения. Я просто не могу представить, как можно пересечь пешком целую страну. Я не вижу в этом смысла».

Она поджимает губы, вздыхает: «А какой смысл в этой… этой недельной прогулке?»

То, как она это произносит, заставляет меня сжать челюсть.

«Простите, – она нежно касается моей руки. – Я веду себя прямолинейно и…»

«Все в порядке». Долгая пауза. «Это показалось мне отличным предлогом сбежать оттуда, где я был. Мне кажется, я устал плыть по течению».

За затемненной витриной магазина висит свиной окорочок. Он выглядит таким одиноким. Вероятно, скучает по остальным трем ножкам.

«От чего вы бежите?»

Это застает меня врасплох. Я пожимаю плечами.

«От чего?» Ее лицо приблизилось. Капли дождя блестят на ее щеках. «Бегство или поиск – часто это одно и то же».

Мимо проезжают машины, но я их больше не слышу. Я вижу лишь слабый намек на свое отражение в ее карих глазах и говорю первое, что приходит на ум: «От воспоминаний».

Она моргает. На краткий миг мое отражение исчезает. Это возвращает меня из задумчивости.

«Ваше сердце, – тихо говорит она. Понимающий взгляд. – Saudade»[24].

«Что?»

«Saudade. Слово, которое существует только в португальском языке. Когда вы чувствуете saudade, к вам возвращаются все те переживания и чувства, которыми вы с кем-то делились».

«Хорошее слово, – я смотрю вперед. – Но я говорю не об этом».

«Ну что ж… – она кивает. – Я не удивлюсь, если увижу вас в Сантьяго. Камино становится частью тебя. Да, я это вижу. Это…»

«Я здесь пробыл всего два дня».

«Это неважно. Я вижу».

«Все, что я видел, – это дождь».

Она улыбается, но ничего не отвечает. Мы больше не заговариваем на эту тему.

Большинство коек в приюте уже занято. Поверх матрасов разложены спальные мешки, и все огромное помещение пахнет, как сохнущие носки. Мы находим две соседние пустые койки, ложимся отдохнуть и прислушиваемся к звукам города за окном, к тому, как люди, спотыкаясь, входят и выходят из семисот баров.

В конце концов мне становится скучно, и я отправляюсь исследовать знаменитую площадь Пласа-де-Торос – арену для корриды. За воротами установлена статуя Эрнеста Хемингуэя – писателя, который прославил этот город на весь мир. Он выглядит грустным, вроде того окорока.

«Я знаю, что ты чувствуешь, – я провожу рукой по его каменному плечу. – Двигаться определенно лучше, чем сидеть на месте».

Я вспоминаю ленивый день в Нью-Дели, когда я отдыхал в тетушкином саду, писал в своем дневнике, задаваясь вопросом, как долго еще пробуду здесь, и каково это – наконец вернуться домой. Тихо звякнули браслеты. Я поднял взгляд. Тетя села на траву, подогнула ноги вбок и наклонилась ко мне. Уголки ее глаз были влажными.

«Он… – начала она, а потом заколебалась. – Ты был там… – ее рука коснулась моей. – Он страдал?»

Я выпрямился, и наши глаза встретились. Тонкая жилка на ее шее слегка дрогнула. До сих пор мне удавалось избегать разговоров о моем отце, но теперь меня осенило: он был не только моим отцом. Он был ее братом.

«У тебя красота твоей матери, – тихо сказала она, проводя пальцами по моей щеке, – и глаза твоего отца».

Худое тело на больничной койке, кожа как старые простыни, скелет, опустошенный раком костей, движущиеся глаза. Те же самые глаза, которые в детстве пугали меня своим пьяным гневом. Мне не нужны были его глаза.

«Нет, – сказал я, – с ним все было в порядке, он не сильно страдал».

Она долго и пристально смотрела на меня, и что-то в ее глазах изменилось. В любом случае я никогда не был хорошим лжецом. Ее лицо смягчилось, и она почти улыбнулась.

«Он бы гордился тобой, – она потянулась, взяла меня за руку, ее ладонь сжала мою. – Он очень сильно любил тебя».

Я открыл свой дневник и пролистал страницы. Он был почти полон.

Я слышал барабанный бой своего сердца у себя в ушах. Могла ли она почувствовать это по пульсации вен на моем запястье?

«Ты его ребенок». Я почувствовал, как ее хватка усилилась. «Ты был там? Ты заботился о нем?»