Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца

«Я больше не выбирала друзей по их статусу. Я начала окружать себя людьми, которые делали меня счастливой. Любой мой выбор, начиная с того, чем мне питаться и что пить, и заканчивая тем, где мне поселиться, – определялся ответом на один лишь вопрос. Я верю, что все мы связаны, так что это было благом и для всех, кто меня окружал».

«Волновой эффект, – сказал я. – Когда вы бросаете камень в пруд, рябь распространяется далеко за пределы первоначального удара».

Теперь она управляла приютом для бездомных в Париже и совершала поход по Камино, чтобы воздать должное своей жизни. За десять лет она перенесла тринадцать операций и знала, что может умереть в любой момент. Рак все еще таился, как старый детский страх, отказываясь отпускать ее. Но та же самая болезнь, которая грозила ей смертью, подарила ей свободу.

«Не имеет значения, умру ли я через два месяца, – сказала она, допивая свое вино. – Важно то, что последние десять лет я жила так, как хотела».

Ее слова преследуют меня и день спустя. Солнечный свет пробивается сквозь облака, заставляя отдельные части деревни светиться.

«Сегодня, – сказала она, когда мы расставались, – я – свой самый лучший друг».

«Вопрос стал вашей желтой стрелкой», – сказал я. Это так обрадовало ее, что она крепко обняла меня.

Я разминаю шею, надеваю рюкзак, затягиваю лямки. Впереди тропа резко взбирается на холм, где на гребне возвышается ряд высоких белых ветряных мельниц. Лопасти медленно вращаются. Я чувствую себя Дон Кихотом, только без Санчо, лошади и копья.

Поднимается ветерок, ерошит мои волосы. Cafuné [26] – еще одно слово, которому научила меня Розанджела, – по-бразильски означает нежно проводить пальцами по чьим-то волосам. «Cafuné», – говорю я ветру и знаю, о ком я думаю. Мне нужно сделать телефонный звонок.

День пятый

В городе Логроньо я нахожу телефонную будку и протискиваюсь в нее со своим рюкзаком через складную стеклянную дверь. Уже середина дня, и туманные белые облака скрывают солнце. Сью сейчас, должно быть, спит, но я хочу сказать ей, что возвращаюсь, что я настоящий паломник. Это рассмешит ее.

Я набираю цифры. Щелчок, серия звуковых сигналов, пауза, затем раздается телефонный гудок. Один гудок. Два гудка. Три. На меня внезапно нахлынули воспоминания и чувства: как она спала рядом со мной, прижав руки к лицу, тихо дыша. Иногда я просыпался и обнаруживал, что она наблюдает за мной. Она улыбалась и говорила: «Ты спишь так тихо, как младенец», а потом нежно целовала мой лоб, мои скулы, мои глаза, мои губы. Закончив, она прижималась ко мне и клала голову мне на грудь. Я крепко обнимал ее, и мы засыпали.

Saudade. Она берет трубку после пятого гудка.

«Привет, это я».

После стольких месяцев это мое монументальное приветствие. Наступает неловкий момент молчания.

«О, привет. Где ты?»

«В Испании. Я совершаю паломничество».

На заднем плане, из приемника, по кабелям, проложенным глубоко под Атлантикой, по телефонным линиям, змеящимся под улицами Манхэттена, доносится приглушенный мужской голос. Кровать скрипит. Он кутается в пуховое одеяло, которое всего несколько месяцев назад касалось моей кожи. Она знает, что я его слышал. Тишина.

«Подожди», – говорит она почти шепотом.

Ноги шаркают по голому полу. Дверь со скрипом открывается, затем закрывается. Я вижу, как она хватает телефон, проходит через гостиную, садится на диван, откидывает голову на подушку, убирает волосы с лица. Это легко себе представить. Мы прожили вместе один месяц, встречались – пять. «Мы друзья, – говорил я. – Близкие друзья. Больше, чем друзья». «Тебе повезло, что ты такой красавчик, – отвечала она, – иначе это ни за что не сошло бы тебе с рук». Я скучаю по ее смеху. Я так много всего могу себе представить. Что могло бы случиться, если бы я вернулся домой прямо с Ганга? В дом, наш дом. Или это теперь ее и как-там-его-зовут дом? Может быть, у меня больше нет дома. У меня пересыхает во рту.

«Ты в порядке?» – снова ее голос.

«Я не знаю».

Она делает паузу, затем глубоко вздыхает: «Ладно. Ты должен знать».

«Знать что?» – говорю я громким голосом.

«Прекрати. Даже не начинай. Ты бросил меня».

Правда – это пощечина.

«Черт».

«Ты исчез».

«Я прошел через многое и я бы не стал втягивать в это ни тебя, ни кого-либо еще».

«В этом-то и проблема, Амит».

Когда она это произносит, ее голос звучит печально и покорно. Каким же я был идиотом, пытаясь думать за нее, когда даже сам не знал, чего хочу. Мне хочется биться головой о стекло.

«Хорошо, что ты позвонил, – говорит она. – Мне нужно кое-что сказать тебе».

Я качаю головой. Мне трудно говорить.

«За три месяца ты позвонил один раз, Амит. И только для того, чтобы сказать, что ты не вернешься еще какое-то время. Я повесила трубку и спросила себя: “Что со мной не так? Почему он не возвращается ко мне? Или не попросит меня приехать к нему?” Я бы так и сделала, ты же знаешь. Дурачок. И я спрашивала себя до тех пор, пока что-то внутри меня не сломалось. Сломалось, Амит. Окончательно».

«О боже, – вырывается у меня. – Прости».