Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца

«Да», – вру я. Нет необходимости вдаваться в подробности.

«Где твой дом?»

«Я из Нью-Йорка».

Он откусывает бутерброд. «Ну и как ты?» – спрашивает он, жуя.

«Паршиво, – говорю я. – Пытаюсь сделать так, чтобы стало лучше».

«Все так говорят».

Я поворачиваюсь, чтобы уйти: «Пусть тебе будет тепло».

Он поднимает руку ладонью вверх: «Прощай, паломник из Нью-Йорка».

За его рукой я вижу две металлические решетки. Я ухожу, все еще чувствуя себя паршиво. Но уже чуть меньше.

Вместо того чтобы отправиться в местный приют, я провожу ночь в pensión [27]. Это просто дополнительная комната в квартире на верхнем этаже с балконом, с которого открывается вид на шпили собора. Это пробивает брешь в моем бюджете, но мне все равно. Еще один день – и больше никаких паломников и их храпа.

Я беру на кухне бутылку виски, наливаю его в самый высокий из имеющихся стаканов, затем сажусь на балконе. Крепкое спиртное напоминает мне о моем отце, его запахе, гневе. Но прямо сейчас мне просто все равно. Чем быстрее я оцепенею, тем лучше. Я делаю большой глоток и взбалтываю виски во рту, прежде чем проглотить. Мои губы покалывает.

Каким же ослом я был. Пока я скитался все это время, Сью страдала в одиночестве, опускаясь на дно. Из-за меня. Ей будет лучше без меня. Я раз за разом повторяю одно и то же, корю себя и, когда уже больше не могу себя выносить, вспоминаю француженку и то, как она смеялась надо мной.

Терять нечего: я целую тыльную сторону своей ладони. Затем я снова целую ее. В третий раз – как будто осмысленно.

Я не то чтобы прыгаю от радости, но это меня трогает. Возможно, в этом что-то есть.

«Ладно, – говорю я вслух, – Если бы я любил себя, что бы я сделал?»

Перед моим взором проносится монах из Дхарамсалы. Его улыбка.

«Скажи “да”».

«Эй, – говорю я, затем слегка смеюсь. – Чему? Этому?»

«Скажи “да”».

«Если бы я любил себя…?»

«Скажи “да”».

Мне некуда возвращаться; у меня больше нет девушки; мне хочется бежать подальше от вида больницы, от всей этой смерти. Что, очевидно, ставит крест на моем стремлении стать врачом. Хорош бы я был на собеседовании в медицинском колледже.

Я помешиваю мизинцем лед в стакане. Шпили собора – темные тени в ночи. Я мог бы поехать куда-нибудь еще, сидеть на пляже и пить, пока у меня не кончатся деньги. Или поехать домой.

«Домой», – произношу я вслух с преувеличенной интонацией.

Поехать домой, купить оружие, найти Сью и застрелиться у нее на глазах.

«Разве это не было бы забавно? – говорю я. – Выстрел».

Он стоит молча, вытянув руку ладонью вверх, в другой – четки.

«Нет никакого “да”, а?» – я насмехаюсь над ним. Я насмехаюсь над настоящим монахом.

Я пью большими глотками. Все, что я сжигаю в своем организме, постепенно уменьшается.

«Скажи “да”», – улыбается он.

«Тебе легко говорить, – бормочу я. – Ты все бросил».

Потом я понимаю, что сам в некотором роде сделал то же самое.

«Скажи “да”».

Я смотрю на тыльную сторону своей ладони.

«Я подумаю об этом».

День седьмой

Держа стаканы в руках, мы с Лоиком сидим на ступеньках перед приютом. Громко щебечут птицы. Нижние слои облаков окрашиваются в фиолетовый цвет в лучах заходящего солнца. Я делаю глоток виски. По мере того, как мы продвигаемся вдоль Камино, встречается все больше и больше баров по соседству с приютами. Совпадение?

«Слушай, Лоик, – говорю я, чокаясь бокалами, – а я думал, французы любят только вино».

«Ну, нам многое нравится».

«Что еще французы любят, кроме вина?»

Он медленно улыбается: «Женщин».

Несмотря на мое настроение, мне нравится этот парень.

«Я имею в виду – в стакане».

«Ах да, еще мы очень любим виски. Но, к сожалению, оно английское».

Я усмехаюсь, вспоминая, как он сказал мне, что французы согласились на Чаннел [28], чтобы наконец-то окультурить англичан. Мы смотрим на закат. Дети пинают футбольный мяч через улицу, останавливаясь, когда мимо проезжает машина. Они кричат друг на друга и бегают взад и вперед, размахивая руками. К тому времени, как наши стаканы почти опустеют, мне нужно выговориться.

«Вчера я разговаривал с подругой, – говорю я. – Она думает, что я достиг дна».

Он поворачивается, и на его лице появляется озабоченное выражение. Я хватаю его за запястье. Он пристально смотрит на меня, затем похлопывает по плечу.

«Oui. Я не буду давить».

Я отпускаю его запястье: «Прости».

«Ничего страшного, mon ami». Долгая пауза. «Могу я кое-чем поделиться с тобой?»

Я пожимаю плечами: давай.

«Félicitations [29], – он действительно протягивает руку и сильно сжимает мою ладонь. – Поздравляю».

Если бы у меня во рту было хоть немного виски, я бы выплюнул его от удивления.

«В своей жизни я знал нескольких великих мужчин и женщин, – говорит он. – Все без исключения стали великими после того, как они, как ты говоришь, достигли дна. Как будто впервые в жизни им открылось, кто они такие. Из чего они сделаны».

Он долго молчит.

«Книга Иова, – говорит он наконец. – “Чего я боялся, то и пришло ко мне”».

«Хорошо, что ты не религиозен».