Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца

Я иду по их следам.

«Любой дурак может дойти до Сантьяго, – продолжает мужчина, – но у настоящего паломника есть честь».

Слишком взвинченный, чтобы говорить, я указываю на обвалившуюся могилу. Он кивает. Затем мы вместе собираем черепа и кости и помещаем их внутрь. Мы копаем землю голыми руками и засыпаем могилу. Стрекочут сверчки, и солнце садится. После того как мы заканчиваем, мужчина произносит короткую молитву по-испански и мы пожимаем друг другу руки.

Когда я возвращаюсь в приют, наступает время ужина, и сегодня за приготовление пищи отвечают бразильцы. Они раздают миски с макаронами и тушеной колбасой. Лоик сидит посреди многолюдного стола, как обычно, ведет себя непринужденно и всех смешит. Кажется, что некоторые женщины вот-вот в него влюбятся. Он совершенно их очаровал. Я машу ему, и он подмигивает в ответ.

Фелипе – паломник из Мадрида – тоже здесь. Я не видел его с нашей первой ночи в Ларрасонье. Он подбегает и обнимает меня.

«Amigo [31], – говорит он, чуть ли не сияя. – Книга».

«Книга?» – спрашиваю я, присоединяясь к нему за столом.

«Гита», – говорит он.

Ах да, я совсем забыл о ней. Я киваю: «Нравится?»

«Нравится? Впервые за много лет на сердце у меня легко».

«Правда?»

«Суть в том, чтобы жить тем, для чего ты был создан. И для меня это физика. Я решил, что продам свою компанию и поступлю в университет, чтобы получить докторскую степень».

«Ого, – говорю я, – снова вернешься к своим атомам».

Он улыбается: «Камино принес мне то, что было мне нужно. Через тебя».

Камино становится частью тебя, сказала Розанджела. Вот только она не упомянула, что ты, в свою очередь, тоже становишься его частью.

Позже вечером я делюсь этим с Лоиком. Он кладет руку мне на плечо и широко улыбается.

«Волшебство, mon ami. Оно началось».

День семнадцатый

Дождь хлещет по нам со всех сторон. Мы идем гуськом, опустив головы, накидки задевают зеленые стебли пшеницы. Ветер завывает в промежутках между ударами молнии. Поля простираются до горизонта, а над ними слоями плывут облака, все более темных оттенков серого.

Лоик нагоняет меня как раз в тот момент, когда я погружаю ногу в грязь, спотыкаюсь и останавливаюсь. Он не может удержаться от смеха при виде выражения чистого страдания на моем лице. Вода просачивается мне в ботинки. Внутри они напоминают плавучие бассейны, где живут, мечут икру и умирают поколения рыб. Снаружи они покрыты грязью. Это все равно что ходить с утяжелителями, прикрепленными к ногам.

Такая погода стоит уже несколько дней подряд, и все, что у меня есть, включая меня самого, промокло насквозь. Иногда кажется, что дождь никогда не кончится, а в другие дни он идет порывами, когда мы сидим в барах с бокалом в руках, пережидая ливень. Я надеюсь, что сегодня будет один из таких дней.

Разочарованный нашим медленным продвижением, я ускоряюсь и обгоняю Лоика, пока он не становится пятнышком синей накидки позади меня. Тропинка превращается в дорогу, пролегающую через деревню и, к счастью, приводит к бару. Я снимаю накидку и рюкзак, оставляя их у двери, и сажусь у окна. Из подсобки выходит женщина, вытирает руки о фартук и принимает у меня заказ. Вскоре я смотрю на дождь, передо мной тарелка с сыром и ветчиной и чашка горячего шоколада.

Вчера днем я наконец сдался и позвонил Сью. Она уже собиралась уходить, но взяла трубку. «Так и знала, что это ты», – сказала она. Я сказал, что скучал по ней. Она не ответила, и когда я начал говорить что-то еще, она остановила меня. «Ты ушел, – сказала она напряженным голосом. – Прости, но мне нужно продолжать жить своей жизнью».

«Ты любишь этого как-там-его-зовут?»

Последовало долгое молчание, поэтому вместо того, чтобы вытянуть из нее ответ, которого я боялся, я сказал ей, что мне пора идти, что деньги на моей телефонной карточке заканчиваются. «Хорошо, – сказала она. – Но вообще-то ты звонишь за мой счет. Что ж, будем оставаться на связи». Она повесила трубку. Оставаться на связи? Например, посредством дымовых сигналов? Рождественских открыток?

Даже если бы я захотел, ее невозможно винить. Так что вместо этого я виню этого как-там-его-зовут. Я виню его за то, что он воспользовался моей безалаберностью. За то, что я потерял ее. За дождь, грязь, холод, ломоту в ногах, болезненные вмятины на плечах, натертые лямками рюкзака. Так можно убивать время, но это выматывает. Так что теперь я виню себя – что легко мне дается в такой день, как этот. Несколько минут спустя Лоик медленно проходит мимо. Я бы предпочел побыть один, но не судьба. Он замечает меня в окно, машет рукой и заходит внутрь.

Он стучит ботинками в дверь, снимает свое снаряжение, делает заказ у стойки и тяжело опускается на зеленый пластиковый стул напротив моего.

«А-а-а», – выдыхает он.

Женщина приносит ему café con leche [32], и он пьет его медленными прерывистыми глотками. Он ведет светскую беседу, пока дождь барабанит в окно. Листья плавают в узких желобах, вода капает с навеса над дверью.

«Ты кажешься сердитым, – наконец говорит он. – Похоже, эта погодка тебе не по душе».