Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца

«Я думаю о своем отце, – говорю я. – Я могу смириться с тем, что он должен был умереть. Это часть жизни. Чего я не могу понять, так это его мучений от рака. Почему его тело должно было распасться при жизни? Никто, ни один человек не заслуживает так страдать».

Ветер снова усиливается. Я ощущаю на губах привкус глины и прищуриваюсь.

«Вопрос о страдании, – говорит он, и его южный акцент усиливается на фоне ветра, – это извечный вопрос. В книге Иова вопрошается о том же. Вы читали “Братьев Карамазовых”?»

Я утвердительно киваю головой.

«Достоевский спрашивает: если Господь всеблаг, то почему существует страдание? – он оглаживает рукой бороду. – За неделю до моего отъезда в Испанию я присутствовал на похоронах молодого человека, который только что окончил среднюю школу. У него была вся жизнь впереди. Он погиб в автомобильной катастрофе. Что я должен был сказать его семье? Как я должен был их утешить?»

Чуть дальше Лоик смеется с двумя малолетними сыновьями священника.

«По правде говоря, – продолжает священник, – я не уверен, что у кого-то есть правильный ответ. Так что, возможно, вам нужно задать другой вопрос».

«Какой именно?»

«Ну, вы могли бы попробовать спросить почему. Почему я? Почему сейчас? Почему здесь? Почему это происходит? Но я не верю, что вы найдете то, что ищете. Задайте другой вопрос: что дальше? Теперь, когда это произошло, что мне делать?»

Ветер завывает над бесплодными полями.

«Люди обладают удивительной стойкостью, способностью переносить худшие испытания, которые только можно вообразить, – голод, геноцид, любые тяготы, и все равно они выживают. Не только выживают, но иногда и процветают. Как? Как им это удается? Я бы рискнул предположить, что это происходит не потому, что они сосредоточиваются на вопросе “почему?”, а потому, что продолжают жить, вопрошая “что дальше?” Возможно, и вам стоит попробовать».

Он отхлебывает из своей бутылки.

Мой отец умер.

Что дальше?

Он страдал в одиночестве, а я ничего не делал.

Что дальше?

Глазами ребенка я посмотрел на своего отца и увидел того, кого стоило бояться. Глазами взрослого человека я увидел в нем человека, который страдал. Глазами сына я наблюдал, как он умирал.

Что дальше?

Я не знаю ответа, но каждый раз, когда я задаюсь этим вопросом, мне становится немного легче. Я не могу изменить того, что произошло, но что я буду с этим делать? Я знаю, что ответ зависит от меня.

Он ждет, когда я скажу что-нибудь.

«Я чувствовал себя таким беспомощным после его смерти, – говорю я. – Я хотел что-то решить, исправить ошибки – как его, так и свои, – но я не мог. Но, может быть, я сумею выбрать то, что проистекает из этого».

Он широко улыбается: «Возможно, вы уже сделали это».

Мы добираемся до приюта во Фромисте как раз в тот момент, когда солнце опускается за крыши деревни. Hospitalero замечает, что я заглядываю в пустые шкафы, и спрашивает, что я делаю. Когда я поясняю, что ищу одеяла, он спрашивает, что случилось с моим спальным мешком.

«У меня его нет», – говорю я.

«Нет спального мешка? – он хлопает себя по лбу. – Вы с ума сошли?»

Он подзывает какого-то человека из кухни, и они быстро говорят между собой по-испански, оглядываясь на меня и смеясь. «Вы вообще понимаете, куда идете? – спрашивает hospitalero высоким голосом. – В горы. Горы! Будет холодно. В приютах нет одеял, – он погрозил пальцем. – Вам будет очень холодно».

Я пожимаю плечами и ухожу.

«Подождите, – кричит он. – Вам что – все равно?»

Я спускаюсь по лестнице, ничего не отвечая. Этот человек разговаривает со случайным паломником, который провел последние пару месяцев, мотаясь по миру без каких-либо планов или подходящего снаряжения. Все улаживается само собой.

Во Фромисте есть несколько церквей, что не удивляет никого на Камино. Не имеет значения, найдется ли в деревне хоть пара коров, десять кур и три жителя. Там есть церковь. В некоторых их две или три, в то время как в каждом городе, кажется, есть собор.

В одной из них я нахожу Лоика, сидящего на задней скамье во время вечерней мессы, и присоединяюсь к нему. Несколько стариков и женщин внимают священнику, который стоит у алтаря, быстро читает, делая паузы, пока прихожане бормочут в унисон, затем снова читает. Это совсем не похоже на падре, который готовил чесночный суп. Когда мы выходим, Лоик молчит.

«Ты ведь будешь скучать по всему этому?» – спрашиваю я. Вчера он узнал, что ему нужно вернуться на работу. Сегодня его последний день на Камино.

Он улыбается, выглядя усталым. Складки у него под глазами становятся глубже.

«Пошли, – продолжаю я, – нам нужно найти бар, распить бутылочку вина».

«Да, да, конечно, – говорит он, затем улыбается. – Я горжусь тобой. Теперь ты мыслишь как француз».