Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца

Однажды я разговаривал с ним по телефону: я сидел на теплой кухне и собирался забраться в постель к Сью, а он на другом конце города говорил, что его должны повторно госпитализировать.

«От их лечения мне становится хуже, – сказал он. Затем, как ребенок, спросил: – Когда мне станет лучше?»

Я хранил молчание, никогда не упоминая о смерти, никогда не спрашивая, как он справлялся с болью, с химиотерапией, хотел ли он когда-нибудь, чтобы его кто-нибудь обнял, когда он лежал один в темноте, пока его тело пожирало само себя. Я боялся сближаться с ним, боялся чувствовать. Я боялся стольких вещей.

Маленькая желтая стрелка у основания памятника указывает путь. Именно тогда я понимаю, что не слишком задумывался о том, кто их рисует. Обо всех тех безымянных добровольцах, выполняющих эту работу на протяжении столетий – о тех, без кого паломники заблудились бы. Я бы заблудился. Это меня поражает. Как раз в тот момент, когда ты думаешь, что ты одинок, ты начинаешь понимать, что это не так.

Мои потрескавшиеся губы болят и имеют солоноватый привкус, когда я провожу по ним языком. Высоко в небе реактивный самолет оставляет за собой ленивый белый след. На небе ни облачка, и щуриться на солнце больно. Сколько времени потребуется самолету, чтобы пересечь этот участок? Наверное, несколько минут. У меня же это занимает дни.

Я впитываю этот момент. Грязь, бесплодные поля, жара, широко раскинувшееся небо. Желтая стрелка. Я поднимаю тяжесть всего, что несу, и продолжаю путь на запад.

День двадцать третий

Дорога длиною в тридцать шесть километров заканчивается за разрушающимися средневековыми стенами городка Мансилья-де-лас-Мулас. Зарегистрировавшись в приюте и заняв койку, я расслабляюсь в кресле во внутреннем дворе. Закрыв глаза, я откидываю голову назад и чувствую лучи вечернего солнца на своем лице.

Мимо проходят паломники, их сандалии шлепают по цементу. Рядом разговаривает женщина с британским акцентом, ее голос звучит нежно и умиротворяюще. Несколько раз она принимается смеяться.

«Но вот что я вам скажу, – слышу я ее слова. – Испанцы немного напоминают мне африканцев. Африканцы меня потрясли. Их красота, их дух просто неподражаемы».

Потом она что-то тихо говорит, смеется, и другой голос смеется вместе с ней. Знакомый мужской голос: Ник. Я смотрю налево и вижу, что он сидит за одним столиком с этой женщиной. Ей, должно быть, где-то чуть за шестьдесят. Ее серебристые волосы подстрижены коротко, почти по-мальчишески, и беспорядочно падают на лоб. У нее алые щеки и зеленые глаза.

Она замечает меня и улыбается, отчего морщинки вокруг ее рта разглаживаются. Я улыбаюсь в ответ, снова откидываюсь назад и закрываю глаза.

Кто-то пробегает мимо, стуча ботинками по полу. Я потираю затекшую шею и медленно разминаю ее: тяну левое ухо к левому плечу, правое ухо к правому плечу, подбородок к груди. Двое мужчин садятся позади меня, они громко и быстро разговаривают по-французски. Это наводит меня на мысли о Лоике. Путешествуя, привыкаешь к приветствиям и прощаниям, но время от времени встречаешь того редкого человека, который заставляет тебя задуматься, как твоя жизнь вообще существовала без него.

Когда мужчины уходят, я снова слышу голос женщины.

«…а ведь нас предупреждали об алжирской таможне и о том, что там тебя запросто могут убить, и тому подобном».

Я открываю глаза. Небо темно-синего цвета, каким оно становится после захода солнца.

«Нам пришлось переночевать на таможне, – продолжает она, – потому что сотрудник ушел домой на ночь. На следующий день в его кабинете, пока мы заполняли стопки бланков, я увидела на стене длинный такой хлыст. Парень с таможни потчевал меня байками о том, как он убивал людей этим хлыстом, и я спросила: “Неужели это правда?”

“О да”, – сказал он. Я не знала, как правильно реагировать, поэтому много улыбалась и кивала головой.

“Вы же не собираетесь нас убивать?” – спросила я его.

“О нет – сказал он. – Вы слишком милая”».

Женщина определенно привлекла мое внимание.

«И знаете, – говорит она, – это может прозвучать странно, но я убедилась в том, что это так: гораздо страшнее подвергаться преследованиям со стороны полиции в собственной стране, чем оказаться на прицеле в какой-нибудь стране третьего мира. У нас на Западе существует система, и она с легкостью может быть направлена против тебя, тогда как в странах третьего мира – а на меня много раз наставляли оружие – всегда есть выход. Сигареты, деньги, что-то еще. Те, кто держит оружие, обычно просто мальчишки, еще более напуганные, чем ты».

«Что вы делали в Африке? – спрашивает Ник, озвучивая вопрос, которым задаюсь и я.

«Работала, – говорит она. – Я медсестра».

Я сажусь.

«Неужели вы все еще там работаете?» – спрашивает он.

«О боже, нет, – говорит она. – Вообще-то я только что вернулась из Турции, но в основном я работаю в Лондоне».

«Вы работаете по приглашению?» – я не могу удержаться от вопроса.

Это заставляет ее рассмеяться. «Да, – говорит она, – полагаю, что я работаю по приглашению, когда я на съемках. Видите ли, я работаю на съемочных площадках».