Верь. В любовь, прощение и следуй зову своего сердца

Стенки траншеи опускаются до уровня плеч.

«Я пошла на автостоянку и зашла в магазин, чтобы выпить чаю. Думаю, именно там, когда я все осознала – стоя в очереди и заказывая чай на одного вместо двоих, – я чуть не упала в обморок. Потом я выпила чаю и пошла прогуляться по аллее. И вдруг безо всякого предупреждения ощутила его рядом с собой. Это чувство было настолько сильным, что я сказала: “Отойди немного”, и он отошел, как только ветер стих. Потом я поняла, что это он, и умоляла его вернуться, и снова поднялся ветер, и я вновь почувствовала его».

Выход из туннеля становится все ближе, свет ярче. Стены уже нам по пояс.

«Теперь всякий раз, когда я иду и чувствую ветер, я чувствую и его. Не так сильно, как в тот день, но я чувствую его, и это чудесно».

Стены доходят нам до колен, и траншея расширяется. На выходе свет становится ярко-белым.

«Его смерть открыла мне, что такое чистая любовь. Насколько сильной она может быть, даже если человека больше нет рядом с тобой».

Туннель заканчивается. Только что мы были под сводом из веток и листьев, а в следующее мгновение мы уже на открытом лугу. Я слышу журчание ручья и оглядываюсь, но не вижу его. Слева от нас – долина, за ней возвышаются холмы.

Мы идем по высокой траве, ветер треплет низ наших штанов. Тропа вьется все выше. Мы всё идем, и идем, и идем. Никогда раньше я не видел ее такой. Она продвигается вперед все быстрее и быстрее, как будто сжигая что-то позади. У меня болят икры. Мы продолжаем мчаться, ничего не замечая, пока не достигаем вершины холма, и тогда останавливаемся. Мы сидим на наших рюкзаках и смотрим на долину.

«После того, как Джулиан умер, – тихо говорит она, – я посмотрела на свое тело и подумала: “Что это?”, – она указывает на небо. – Впервые я почувствовала, что моя душа где-то там, снаружи. А это… это оболочка. Я почувствовала себя полностью вне своего тела и поняла, что смерть – это лишь маленькая частичка целого».

Она открывает пакет с оливками. Это навевает воспоминания о нашем с ней первом совместном обеде.

«Все те страхи, которые мы испытываем по поводу своего тела, – говорит она, – нас беспокоит, что мы состаримся, что живот отвиснет, появятся морщины – все это не имеет значения. Тело – не что иное, как оболочка, – она кладет обе руки на колени, пакет свисает у нее между пальцев. – Я просто хотела поскорей избавиться от всего этого и присоединиться к нему, – она роняет пакет. – Наши тела разрушаются. Смерть – это всего лишь вспышка, просто вспышка в… чем бы то ни было».

Ее плечи поднимаются и опускаются при каждом вздохе. В ее глазах все еще тот же отсутствующий взгляд, но появилось и что-то другое. Как будто они смотрят не вдаль, а сквозь пространство.

«Разговоры о нем, – говорит она, – навевают много воспоминаний, даже дурацких. Он был частично глух на левое ухо, и в моменты особой нежности я шептала ему на ухо. Он поворачивался ко мне и кричал: “Что?” Я кричала в ответ, и мы оба смеялись, – она смотрит прямо на меня, ее взгляд настолько пристален, что я почти вздрагиваю. – Просто удивительно, по чему мы скучаем, когда они уходят».

Трясущимися руками она прикуривает еще одну сигарету и глубоко затягивается.

«Я была так счастлива, – говорит она. Теперь она улыбается. – Я верю в это. В моей жизни так много прекрасного, что когда я думаю об этом, господи, у меня просто захватывает дух».

Она указывает на меня сигаретой.

«Запомни это, особенный мальчик. Никогда не забывай о красоте».

Солнце скрылось за холмами. Тонкая красная линия пересекает гребни, как будто они охвачены огнем.

«Я не забуду, Кэт».

Над головой проплывают полосы облаков. Красный цвет над холмами усиливается, а низ облаков становится ярко-оранжевым.

«Кэт, мне кажется, что сейчас самое время покурить».

Она протягивает мне сигарету и прикуривает ее. К ее щекам вернулся румянец.

«Я начинаю беспокоиться за тебя», – говорит она, наблюдая, как я затягиваюсь.

«Это последняя», – говорю я, отставив руку с сигаретой.

«И все же я беспокоюсь, – говорит она и смеется. – Мои дети жалуются, что я становлюсь немного похожей на мумию».

Мы курим в тишине. Слышны только редкие завывания ветра. Сначала из вида исчезают холмы, затем облака. Сейчас они в основном серые, чуть красноватые по краям. Остальная часть неба, светло-голубая, темнеет. Когда мы докуриваем сигареты, ветер становится холоднее и начинают стрекотать сверчки. Согласно указателю, который мы прошли, следующая деревня находится менее чем в километре отсюда.

«Брр, – говорю я, и мое лицо покрывается мурашками. – Идемте дальше?»

Она кивает, улыбаясь, и я помогаю ей встать.

«После его смерти, – говорит она, – какое-то время ничто не имело значения. Дети выросли и больше во мне не нуждались. Мой муж тоже не нуждался во мне – по крайней мере, я так думала – ошибочно, – в любом случае я не хотела здесь задерживаться, – ветер хлещет по нам с тихим свистом. Ее улыбка все еще на месте. – Но я рада, что задержалась».