Вера

Ларионов сидел неподвижно и не мог оторвать глаз от этой надписи. Его бросило в жар. Он расстегнул горловину гимнастерки и тяжело дышал. Его охватила нервная дрожь, и он, не в силах выдержать эту новость, бросился к шкафу и выпил несколько глотков коньяка. Он утер рот и снова схватил письмо. «Нашлась Вера»! Эти слова беспрестанно теперь бились в висках. От прилива крови у него резко заболела голова.

Лицо его полыхало, а руки заледенели. Он снова выпил, открыл окно и вернулся за стол, сидя в оцепенении. Так он просидел с полчаса. Периодически он вздрагивал, ходил по комнате, непрерывно курил и хватался за голову. Это была его любовь! Это была несбыточная мечта! И она нашлась…

Дверь печально заскрипела. Он вздрогнул и обернулся. На пороге стояла в ватнике Ирина.

– Я стучала, – пожала она плечами с улыбкой, – но вы молчали.

Ларионов заметил почти испуг на ее лице. Должно быть, ее напугало невменяемое выражение его лица. Она не могла не видеть, как горели его щеки и лихорадочно мерцали глаза.

– Что с вами? – почти прошептала она.

Ларионов, закрыл окно, сел за стол и почему-то не мог заставить себя взглянуть ей в глаза. Он смотрел на лежащий перед ним лист с роковыми словами и никак не мог протолкнуть ком в горле.

– Что это? – спросила Ирина робко, кивнув на лист бумаги.

Ларионов вдруг смял его и сунул в карман.

– По работе, – буркнул он и не знал, куда девать себя. – Скажи лучше, чем тебе помочь.

Ирина сразу почувствовала, как фальшиво прозвучали эти слова. Нет, лист содержал что-то важное. Ларионов лгал. А значит, это не было связано с работой.

– Вы будете смотреть прогон? – спросила она, и Ларионов тоже заметил, что Ирина угадала фальшь. Она его слишком хорошо знала, слишком близко чувствовала. От этого сердце его сжалось от тоски, и он помрачнел.

– Я не смогу, – вдруг честно сказал он. – Я должен подумать над одним важным делом.

– Хорошо, – тихо сказала Ирина, и от Ларионова не ускользнул ее померкший взгляд.

Она казалась сейчас такой нежной и уязвимой. Ему хотелось завыть. Хотелось броситься к ее ногам и признаться во всем этом безумии и молить ее спасти его. Но он продолжал сидеть в оцепенении, как загипнотизированный этим коротким, влекущим и одновременно страшным текстом, и бесцельно вертел пальцами карандаш.

Ирина повернула к выходу. Он слышал, как за ней тихо затворилась дверь в хату, и потом смотрел через окно, как ровной походкой она прошла мимо с особенно выпрямленной спиной.

Ларионов с яростью бросил карандаш на стол.

Как только Ирина ушла, он снова стал метаться по дому. И что же теперь было делать? И как было не ехать?! Он так долго ждал этого дня. Всю жизнь! А как ехать?! Как?! Он вдруг неистово захотел Ирину; захотел ее немедленно и безудержно.

Ларионов к вечеру почувствовал, что близок к помешательству. Он вдруг позвал Кузьмича и совершенно неожиданно сообщил, что завтра утром его надо свезти в Новосибирск и что ему необходимо срочно съездить ненадолго в Москву, словно слыша свой голос со стороны. Будто кто-то диктовал ему эти слова, а он покорно их повторял. Но то был не он.

Кузьмич топтался и понимающе кивал, не говоря ни слова, но Ларионову казалось, что Кузьмич осуждает его. Он судил его своими молчанием и покорностью. Судил, как Ирина, смирением и тишиной!

– Что ты так смотришь?! – не выдержал Ларионов.

– Да я-то что? – закряхтел добродушно Кузьмич. – Коль приспичило вам, так чего ж не ехать?

– Ты о чем?! – взорвался Ларионов. – Я не волен выбирать! Слышишь, не во-лен!

Кузьмич мял шапку и соглашался, кивая косматой седой головой.

– Коли не вольны, то и нечего смутьянить, – спокойно говорил Кузьмич.

– В восемь и тронемся! – рявкнул Ларионов. – И не суйся ко мне с советами!

Что происходило с ним? Он давно уже не чувствовал себя так плохо. Тело ныло и ломило. Его мутило. Он не чувствовал членов, не слышал своего дыхания, словно оказался в чужом корпусе, внутри которого был тягостный, глухой вакуум. Одновременно в нем нарастали ярость и тревога.

Просидев еще с полчаса за рабочим столом, Ларионов гаркнул на весь дом, и в кабинет тут же прибежала Федосья.

– Позови Ирину! – приказал Ларионов, и Федосья помчала в барак, на ходу перекрестившись.

Уже через несколько минут Ирина снова стояла перед ним. Ларионов почувствовал и жуть, и боль, увидев ее лицо. Ирина была словно окаменевшая статуя. Ничего не осталось от ее утреннего задора там, у актового зала, когда она с такой лаской смотрела на него, благодаря за привезенную постель. Словно не было всех тех месяцев и испытаний, в результате которых между ними наметилась душевная близость.

От мук Ларионов заскрежетал зубами.

– Ира, – вдруг тихо сказал он, по-прежнему избегая смотреть ей в глаза. – Я должен завтра уехать… в Москву.

Она вдруг мгновенно встрепенулась, словно оттаяв.

– Что случилось?! – воскликнула она.

Ларионов опустил голову на руки и медленно, ритмично сжимал волосы, уставившись в стол, словно пытаясь вытянуть на поверхность поверженный мороком рассудок.

– Я не могу об этом говорить! – вдруг признался он. – Я не знаю как…