Вера и правда

— Тебе дурно, повелитель? — с тоскою заглядывая в исхудалое лицо умирающего, шепчет она.

Глаза Джемала широко раскрываются… Его влажная, горячая, как огонь, рука хватает маленькую ручку жены.

— О, моя Зюльма! О, моя бедная крошка! Что будет с тобою, когда меня не станет! Сжалится ли над тобою отец?

— Возьми меня с собой, повелитель, возьми меня с собою! — голосом, исполненным отчаяния, шепчет молодая женщина.

Он ласково обнимает её… Сколько трогательной, бесконечной любви в её заплаканном, жалком личике!

— Спой мне, Зюльма, спой, дорогая!.. — просит больной, зная, что только песня может развлечь этого бедного взрослого ребёнка, так горячо привязавшегося к нему.

— Слушаю, повелитель! Я спою тебе ту песню, которую ты так любишь…

Зюльма оживилась… По заплаканному личику скользнула улыбка… Она схватила забытую ею в углу кровли чианури и быстро настроила струны.

В отуманенной предсмертными мучениями голове Джемала неясно прозвучал обрывок знакомой песни…

У моей матери чёрные зильфляры,
У моей матери звёзды-глаза…

Кто это пел когда-то? Ах, да! Черноокий маленький пленник напевал эту песню русскому саибу на краю обрыва, — песнь о своей матери, от которой его оторвали тогда…

Нет теперь ни русского саиба, ни кроткой матери!.. Где саиб — он не знает… А мать — она высоко, там, в лазуревых чертогах Иссы… Он взял её к себе… Пусть она мусульманка, но Бог христиан принял её. Она так много, много страдала, а Он, Исса, так милосерд и добр ко всем страдающим людям. Может быть, Он смилостивится и над ним, Джемалом, и возьмёт его также в свои чертоги?

У моей матери чёрные зильфляры,
У моей матери звёзды-глаза…

Так поёт Зюльма, и ей звонко вторят певучие струны чианури…

О, он скоро увидит эти зильфляры, эти кротко мерцающие, как звёзды, глаза!

Крыло Азраила веет уже над ним…

А Сафара всё нет и нет… Отсюда с кровли видна горная тропинка; Джемал нарочно приказал нукерам перенести себя сюда…

О, как сладко поёт Зюльма!.. Что за трогательный, за душу хватающий голосок!..

Добрая, ласковая крошка! Нелёгким покажется ей её вдовство! Тяжёлым ударом падает на её голову его смерть…

Смерть! Она уже не медлит… Голос Зюльмы как-то странно далеко звучит в его ушах… Точно между ним и ею встала целая стена на кровле… И в глазах тускнеет… чёрный туман застилает зрение… Какой-то леденящий душу холод проникает в его внутренности… Он с жадностью хватает прохладный воздух губами… но сжатое предсмертной спазмой горло не пропускает его…

Что же Сафар? Где он? Что не спешит он привезти ему прощение отца?

О, как тяжело умирать неприми́ренным!..

А солнце уже совсем, совсем близится к закату; только один золотой венчик виднеется из-за гор. Вдруг разом оборвалась песнь… На прерванном аккорде замолкла чианури… Зюльма, не отрывавшая вместе с умирающим взора от горной тропинки, быстро вскочила на ноги, далеко отбросив жалобно зазвеневшую всеми своими струнами чианури.

— Господин! Я вижу всадников… Они скачут во весь опор к Карату.

Умирающий оживился… Слабый румянец проступил в лице… Она не ошиблась — Зюльма… Действительно, целая толпа всадников несётся к аулу…

Только пыль клубится серым облаком над ними, да камни с шумом свергаются в бездну, отброшенные копытами лошадей… Впереди всех — белый всадник, на белом же как кипень коне… Что это?.. Ужели зрение обманывает Джемалэддина? Нет, он из тысячи узнает этого человека.

Нет сомнений: белый всадник — это его отец, Шамиль. Он спешит на свидание к умирающему сыну.

— Чёрный Азраил, помедли немного… Дай мне увидеть его… испросить прощение… обнять дорогого… — весь задыхаясь от волнения и муки, лепечет умирающий Джемалэддин.

А всадники приближаются… Вот они уже скачут во весь опор по улице аула… Белый конь белого всадника весь в мыле. Тяжело вздымаются его крутые бока…

Золотой венчик уж почти сгладился с вершиной и готов погаснуть, только одна красноватая точка осталась вместо огромного пурпурового шара.

Джемалэддин с тоскою следит за ним.

Смерть уже близко… Смерть уже рядом… Чёрный Азраил полуприкрыл его своим холодным крылом… Сейчас вместе с угасающей за горою солнечной точкой угаснет и его жизнь… А всадники уже спешились… Вот по лестнице на кровлю быстро вбегает кто-то.

— Это он, это отец! — весь замирая, уже не голосом, а только сердцем лепечет несчастный.

Вот Зюльма почтительно склоняется, закрывшись до глаз чадрою… Шамиль уже на кровле. Шамиль здесь…

— Отец!.. Благодарю тебя, Исса, что Ты исполнил моё желание, — хриплым голосом, собрав последние усилия, вскрикивает больной и судорожно зажимает в руке золотой крестик.

— Я прощаю тебя! Живи, мой Джемал! — несётся ему в ответ трепетный голос, и рыдающий Шамиль принимает в объятия сына.

Поздно! Поздно хватился имам.

— Отец!.. Исса великий… Иду к Тебе!.. — слышится слабый, предсмертный шёпот умирающего…

Золотая точка медленно гаснет за горами… Последний вздох поднимает грудь Джемалэддина, и он безжизненно виснет на руках отца…

Часть третья ПОСЛЕДНЕЕ УБЕЖИЩЕ