Вера и правда

Вдруг мысли Кази-Магомы прерываются разом. На тропинке показался русский отряд. Впереди он ясно видит фигуру русского саиба-полковника, а рядом с ним своего тестя, изменника Даниэль-Султана, который перешёл на сторону русских и сделался их переводчиком в сношениях с горцами. Кази-Магоме вполне понятно поведение тестя. Он не осуждает его. Даниэль изменил имаму, потому что нашёл, что дело газавата погибло, что не сегодня завтра русские победят последних мюридов и что поэтому выгоднее жить с русскими в дружбе и согласии. И он, Кази-Магома, на его месте поступил бы так же.

Вот приблизились всадники… Ровно, точно по команде, сразу спешились все — и горцы и урусы. Русские отдали честь, горцы — «селям» обычным прикосновением руки ко лбу, губам и сердцу. Потом все уселись на ковре, разостланном на уступе. Даниэль-Султан, как переводчик, выступил вперёд. Его глаза избегали взора зятя. Он не знал, как смотрит на его измену Кази-Магома, и что-то похожее на смущение стесняло слегка сердце перебежчика. Полковник Лазарев сказал ему несколько слов.

— Кази-Магома, сын имама и мой наречённый Аллахом зять, — начал важно Даниэль-Султан, — русский сардар передаёт твоему отцу через саиба (он указал медленным движением головы на сидевшего на ковре Лазарева), что пусть он смело отдаётся в руки урусов. Вреда ему не будет, ни ему, ни его семейству. Он получит милость русского государя и богатые дары. Пусть идёт к сардару.

— Мой отец, — начал Кази-Магома, в то время когда Даниэль-Султан передавал его слова Лазареву, — уж много раз мирился с урусами. Но урусы снова продолжали сражаться с ним. Мы уже слышали речи о мире от русских сардаров — генерала Граббе, Фези и Клюгенау, а русское войско всё-таки продолжало преследовать нас, горцев…

— Не твой ли отец виноват в этом? — снова переведя Лазареву слова Кази-Магомы и получив от него ответ, произнёс Даниэль-Султан. — Русские не возобновляли войн, пока Шамиль не поднимал своих племён на новые и новые газаваты. Пусть он подумает, что ждёт его, если он добровольно не примет предложения о сдаче. А если Шамиль теперь же сдастся, сардары немедленно будут считать войну оконченной… Сардар — наместник императора, во всём доверенное лицо его. И слова русского сардара надо принимать за слова русского царя.

— Мой отец желает свершить паломничество в Мекку, к священному гробу Магомета, — произнёс Кази-Магома снова, — отпустят ли его туда, если он сложит оружие как военнопленный?

Даниэль-Султан перевёл Лазареву и этот вопрос зятя.

— Непременно, — поспешил ответить тот, — передай ему это, Даниэль-Султан! Скажи, что, если он добровольно сложит оружие, его проводят с почётным караулом до границы и что по возвращении из Мекки ему будет разрешено выбрать для жительства какое угодно место в горах. Скажи ему ещё, что государь наш добр и милостив и что только из жалости к его неповинным жёнам и детям предлагает ему мир. Пусть он примет его скорее, потому что когда его гнездо разнесут вдребезги наши молодцы, то с ним будет уже поступлено иначе! Передай твоему зятю всё это, Даниэль-Султан! И скажи, чтобы он уговорил отца не медлить с решением.

Последний точно исполнил приказание Лазарева и слово в слово передал речь полковника. Кази-Магома угрюмо кивнул головою.

— Я не последний уполномоченный отца, — произнёс он сурово, — сейчас прискачет гонец с Гуниба, который и привезёт его окончательное решение.

Действительно, вскоре показалась стройная фигура всадника, нёсшегося во весь опор по горной тропинке. И русские, и горцы с затаённым волнением ждали его. И те и другие слишком много видели на своём веку бесцельно пролитой крови, чтобы не стараться избегнуть её.

От ответа Шамиля зависело всё.

Вот ближе и яснее значится фигура всадника, вот он уже совсем близко у ковра… Вот спешился и идёт прямо к Лазареву.

Как он ещё молод, этот уполномоченный Шамиля. Молод, а глаза горят глубокой мыслью. На высоком челе печать мудрости. Полны выражения и неизъяснимого благородства тонкие, красивые юношеские черты.

Вдруг взор Шамилева гонца приметил Даниэль-Султана. Гневом исказилось прекрасное лицо юноши. Уничтожающим презрением блеснули гордые глаза.

— Я рад, что вижу тебя, изменник, — произнёс он громко, сверкнув своими чёрными глазами, — и что в твоём присутствии могу выразить волю имама, чтобы научить тебя, как должны поступать верные слуги его. Слушай, саиб! — произнёс он, повернувшись лицом к Лазареву, и смуглое лицо его вспыхнуло нежным юношеским румянцем. — Мой тесть и повелитель, великий имам, приказал передать следующее русскому сардару: «Гуниб — гора высокая. Я стою на ней. Ещё выше меня Аллах надо мною. Русские внизу — пусть штурмуют!» Я повторяю слово в слово то, что сказал имам. И это его последнее решение! Переведи, — властно бросил он Даниэль-Султану, даже не удостоив взглядом того.