Вера и разум. Европейская философия и ее вклад в познание истины

Ознакомившись с ранней протестантской философией, мы могли убедиться, что, если не считать не очень для неё органичную монадологию Лейбница, она была в большей мере громкой претензией на новаторство, чем действительно новым вкладом в развитие человеческой мысли. Успех религиозной реформации окрылил протестантов и заставил поверить в то, что столь же триумфально они смогут реформировать и философию. Однако те, кто не были охвачены этой эйфорией и сохраняли трезвость мысли, отнеслись к таким заявкам скептически. И было вполне логично ожидать, что кто-то наиболее талантливый из этих людей поднимет голос в защиту ценнейшего багажа идей, накопленных мудрецами Античности и Средневековья, который теперь призывали выбросить за борт корабля современности. Такой человек, скорее всего, должен был появиться в Англии, олицетворяющей традиционализм и недоверие к континентальной Европе, и к тому же не быть протестантом. Такая личность нашлась. Мыслителем, который своими работами показал, что генеральной линией развития философии, вопреки всем революционным декларациям, должна стать великая древняя метафизика, стал английский католический епископ Джордж Беркли (1585–1653). Своё выступление Беркли начинает с прямой критики одного из новых философов, сенсуалиста Джона Локка. Заявив, что человек рождается «чистым листом» и все идеи возникают у него из опыта, то есть из ощущений, почему вместо слова «идеи» он употребляет выражение «идеи ощущений», Локк далее утверждает, будто идеи ощущений бывают «первичными» – они подсказываются качествами самих воспринимаемых нашими чувствами вещей – и «вторичными», порождаемыми особенностями нашего восприятия. По мнению Беркли, такое деление не имеет логического оправдания, противоречит сенсуалистической установке самого же Локка и является нецелесообразным, ибо производит искусственное удвоение предмета исследования, имеющего единую природу и единое происхождение. Почему такие идеи, как масса, плотность, число, Локк считает объективными и вкладывает в сами вещи, а такие, как цвет и звук, – субъективными, возникающими в нашем «я»? Такое разграничение совершенно произвольно, и, если быть последовательным, надо признать, что абсолютно все «идеи ощущений» формируются внутри нас, поскольку сами ощущения существуют только в нас, и больше нигде. Использовать термин «вещи» для сокращения речи можно, но надо помнить, что всякая «вещь» на самом деле есть некий «комплекс наших ощущений» – зрительных, слуховых, тактильных и тому подобное. Это – убийственное возражение, показывающее, что Локк никакой не «сенсуалист», а компилятор, вроде Спинозы, взявший от сенсуализма только декларативную часть, а затем скатившийся к вульгарному житейскому представлению о существовании вещей с их свойствами вне нас и независимо от нас и нашего сознания. Эта эклектичность, вместе с абсурдным утверждением, будто человек рождается совершенно пустым по своему содержанию, лишает Локка всякого права именоваться «философом» и делает его писания всего лишь историческим курьёзом. Но Беркли снисходителен к Локку. Как истинный мудрец, он сохраняет доброжелательность и только показывает, как нужно рассуждать не дилетантски, а профессионально. Рассуждать надо строго последовательно, иначе это будет не философия, а пустословие. Если мы принимаем тезис, что вся информация о внешнем мире поступает в наше сознание исключительно через наши органы чувств, возбуждающие в нас определённые ощущения, то мы должны принять и логический вывод из этого тезиса: все наши представления о внешнем мире составляются из ощущений, которые служат для них единственным исходным материалом. Не только такие понятия, как «красный цвет» или «приятный звук», составляются из ощущений, но и такие, как «размер», «масса», «плотность» и им подобные.