Вера и разум. Европейская философия и ее вклад в познание истины

И то, что в просторечии мы называем «вещами», строго говоря, есть не что иное, как устойчивые комплексы ощущений. Например, берёза есть совокупность чувственных впечатлений зрительного, осязательного и обонятельного характера, и нет никаких оснований утверждать, что ощущение «зелёности листвы», «белизны ствола» и «благоухания» – в нас, а не в берёзе, а ощущение её «размера» – отражение того, что находится в ней самой. Нет и не может быть критерия, позволяющего определить, какие из наших ощущений субъективны, а какие объективны, какие принадлежат нам, а какие вещам, ибо все ощущения по самому определению этого понятия субъективны, то есть принадлежат нам. Мы не имеем права говорить, что ощущения порождаются вещами, – правильно говорить, что вещи, а точнее, образы вещей рождаются в нашем сознании как определённые комплексы ощущений. Здесь Беркли подходит к фундаментальному положению своей философии: МЫ ДАЁМ ЖИЗНЬ ВЕЩАМ. Бессмысленно говорить о вещах самих по себе, поскольку мы всегда имеем дело только с образами вещей, с представлениями о них, поэтому надо констатировать несомненный факт: мы можем быть уверенными в существовании лишь комплексов наших ощущений. Отсюда другая формулировка фундаментального тезиса Джорджа Беркли: СУЩЕСТВОВАТЬ – ЗНАЧИТ БЫТЬ ВОСПРИНИМАЕМЫМ.

Так, в XVII веке, когда давно открыт и активно заселяется Новый Свет, когда вообще всё вокруг новое, а древнее прошло, неожиданно пахнуло великой метафизикой Древней Греции и, казалось, сданной уже в архив мудростью полулегендарных элеатов. Вспомним Парменида: СУЩЕСТВУЕТ ТОЛЬКО ТО, ЧТО МОЖНО ПОЗНАТЬ. Ведь у Беркли то же самое! Как и почему католическая цивилизация на самом своём излёте, уже побеждённая «новейшей тварью» и обречённая на угасание, породила такого мыслителя? После пережёвывания схоластической теологии Аристотеля, после бесплодных диспутов об универсалиях, после заказной философии Фомы Аквинского, имеющей единственной целью оправдать господство Церкви над всем миром, Беркли возвращается к почти забытым истокам европейской философии! Может быть, это просто проявление начитанности английского епископа?

Нет, весь дух работ Беркли, вся их логика свидетельствуют о его несомненной самостоятельности. До той идеи, которая озарила когда-то ум Парменида, Беркли дошёл своим собственным умом и развил эту идею. И, может быть, причиной того, что интеллект этого католика сумел переоткрыть тончайшую метафизическую идею двухтысячелетней давности, как раз и было окончательное поражение папизма: клирикам стало уже не нужно поддерживать дискредитированную идеологию Святого престола и их сознание освободилось для честных поисков истины.

Беркли не просто повторил Парменида, а пошёл дальше – по крайней мере, дальше того Парменида, какой известен нам по пересказу Платона, который наверняка воспроизводил не все мысли своего предшественника, а только те, которые ему нравились.

Перед каждым человеком, который логическим путём приходит к осознанию того факта, что о внешнем мире можно говорить только предположительно (ибо мы всегда имеем дело не с ним, а только со своими ощущениями, преподносящими нам не сам мир, а его образ или представление о нём), моментально встаёт проблема, которую надо как-то решать. Если мир есть то, что мы воспринимаем, то когда мы его не воспринимаем, он перестаёт существовать. Пока я смотрю на Парфенон, он есть, но, как только я от него отворачиваюсь, он исчезает. Это как-то странно. Вот я поглядел на Парфенон, потом уехал в Москву и больше на него не смотрю – значит, его уже нет? Беркли этого не утверждает, ведь он сказал «мы даём жизнь вещам», а не «я даю жизнь вещам», чем избежал солипсизма – той точки зрения, что существую только я, а всё остальное мне только кажется. Я не смотрю на Парфенон, но вместо меня на него смотрит сейчас кто-то другой – ведь на Акрополе всегда толпа туристов, и кто-нибудь из них даёт Парфенону жизнь. Ну а если всё же наступит такой момент (например, ночью), когда на него никто не смотрит, что же, тогда он и вправду исчезает?