Вера и разум. Европейская философия и ее вклад в познание истины

Протестантская цивилизация добилась права на легальное существование по Вестфальскому миру 1648 года, которым завершилась Тридцатилетняя война. В результате сложилась ситуация внешне аналогичная той, с которой столкнулись христиане в 313 году, когда Миланский эдикт Константина Великого дал им свободу вероисповедания. До этого им приходилось прятаться, скрывая свою веру от враждебного окружения, узнавать друг друга по только им известным признакам, зашифровывать Христа изображением рыбы, совершать богослужения в катакомбах и так далее, иными словами, быть по своему поведению сектантами, каковыми их и считали римляне. А что вносит в общественную жизнь секта? Конечно же, раскол. Христиане не хотели раскалывать Империю, они были самыми законопослушными гражданами, но вести себя иначе просто не могли. И промыслительно, против своей воли, всё-таки раскалывали языческое государство до тех пор, пока оно не капитулировало и не сделало их религию своей официальной идеологией. После этого перед ними встала новая задача, прежде неактуальная: дать предельно сжатую и ясную формулировку самой сути своего верования, которая была бы понятной для десятков миллионов бывших язычников, становящихся теперь вслед за императором христианами. В период гонений к Спасителю обращались только «алчущие и жаждущие правды». Его учение они усваивали от мудрых харизматических наставников, преемников апостолов, которые дышали ещё святостью Пятидесятницы, а также от старших единоверцев, посвящавших их в Откровение на всенощных бдениях, действительно длившихся всю ночь, так что ни в каком тексте, кроме Евангелия, они не нуждались. При Константине же Церковь повела ко Христу за руку всё население, и ему надо было доходчиво разъяснить, во что теперь оно будет веровать. Отцы Церкви выработали такое разъяснение, известное как Символ веры, первый вариант которого был готов в 325 году, а та формула, которая читается в храмах сегодня, была дана в 381 году.

Такой же общедоступный «символ веры» протестантизма надо было вырабатывать после Вестфальского мира, когда новый тип верования перестал быть сектантским, то есть разрушительным, и поднялся на уровень официальной идеологии первого вышедшего из феодализма национального государства, которым была Франция.

Централизация власти началась здесь ещё при короле Филиппе Красивом (1268–1314) из династии Капетингов, который разгромил орден тамплиеров, ограничил самостоятельность феодалов и нанёс удар по могуществу Церкви, силой заставив пап перенести свою резиденцию в Авиньон, сделав их тем самым фактически своими пленниками («Авиньонское пленение» 1309–1378 годов). Но вскоре после его смерти началась Столетняя война 1337–1453 годов, в ходе которой Франция была наполовину оккупирована англичанами и разорена. Только после окончательного изгнания англичан, начатого Жанной Д’Арк (последним их оплотом на континенте оставался Кале, который пал в 1558 году), формирование единого сильного государства возобновилось. Завершил его один из самых выдающихся французских королей Людовик XI (1461–1483) из династии Валуа. Он присоединил к королевскому дому Прованс, Анжу, Пикардию, Мэн и другие важные провинции. С этого времени границы Французского королевства неуклонно расширяются. Могущество Франции, как и её территория, резко возросло после Тридцатилетней войны, уже при династии Бурбонов (первый король – Генрих IV, один из героев трилогии Александра Дюма «Королева Марго», «Графиня де Монсоро» и «Сорок пять»). При сыне Генриха, Людовике XIII, руководил действиями Франции гениальный дипломат, а вернее сказать, интриган (изображённый Александром Дюма в «Трёх мушкетёрах») кардинал Ришелье. Будучи главным католиком страны, он, когда это было выгодно, поддерживал и протестантов (например, Густава-Адольфа), ставя выше всяких религиозных интересов мощь и величие Франции. И при следующем короле, Людовике XIV, вошедшим в историю как «король-солнце», это величие достигло апогея – Франция стала абсолютной монархией, где вся полнота власти сосредоточилась в руках одного лица, выразившего свой принцип правления тремя словами: «Государство – это я».