Вера и разум. Европейская философия и ее вклад в познание истины

Будучи горячим поклонником Канта, Фихте не претендовал на то, чтобы превзойти своего учителя, – он всего лишь хотел немного подправить кантианство, залатать в нём ту дыру, через которую просвечивали субстанциальные «вещи в себе». Но материал для этой заплаты ему пришлось взять из какого-то другого места системы Канта, и в результате в этом месте возникла дыра похуже прежней – фихтеанство стало откровенно отдавать солипсизмом. В самом деле, Фихте говорит: «Реально существует только “я”, всё остальное порождается им, и только им». Но, приняв этот постулат, можно сказать о том же самом более понятно: «Реально существую только я (зачем брать это местоимение в кавычки?), а всё остальное мне кажется (“кажется” – это и есть “порождается моим сознанием”) Но солипсизм, как мы уже говорили, совершенно бесплоден, а бесплодная философия никак не устраивала протестантскую цивилизацию, которая взялась перекраивать весь мир на свой лад, а потому была весьма прагматичной и корыстной. Что же было делать мыслителям, которые страстно хотели угодить своей цивилизации? Им оставалось только одно: залатать и ту дыру, которая получилась у Фихте. За это ревностно принялся ещё один немец – Фридрих Шеллинг (1775–1854). В тот момент он ещё не представлял себе, что, вслед за Фихте, втягивается в авантюру, которая в России с лёгкой руки баснописца

Крылова именуется починкой тришкиного кафтана. Безнадёжность этого предприятия выяснилась намного позже.

Перефразируя слова Эйнштейна, относящиеся к физической теории, о философском учении можно сказать так: если его суть нельзя выразить одной-двумя фразами, то в его подробное изучение можно и не вдаваться, так как оно наверняка ложно. Суть шеллингианства сформулировать в двух фразах до сих пор никому не удавалось. Историки философии пишут о нём так пространно, что после прочтения в голове остаётся какая-то каша, не сдобренная никакой сквозной мыслью. Зато цель, которую он ставил перед собой, можно описать одной фразой: не умаляя фихтевского «я», чтобы не поколебать протестантского принципа индивидуализма и антропоцентризма, придать этому «я» статус объективности. Для этого Шеллинг подверг его операции раздвоения: сохранив в своей системе обычное индивидуальное «я», он ввёл в неё также «я» космическое, вселенское, находящееся вне каждого из нас, а поэтому объективное. Что оно собой представляет? Долго искать его определение Шеллингу не пришлось – под рукой у него было «Абсолютное “я”» Иоганна Фихте, которое образуется как результат синтеза собственного «я» (субъекта) и отчуждённой от него для удобства изучения его же части, которая в ходе изучения была названа «природой». На последнем этапе развития личности эти две её части сливаются, и субъект снова становится тождественным объекту, как в самом начале. Шеллинг не стал ждать, пока обычное «я» вырастет в абсолютное, и сделал последнее изначальной данностью, в которой природа (в обычном понимании этого слова) и дух (как «мировая душа») тождественны, образуя «всё». Это гигантское вечное и всеобъемлющее «я» мистически связано с отдельными человеческими «я», которые в силу этой связи обретают такое же космическое звучание, и их умаления не происходит.

Излагать дальше эклектическое построение Шеллинга нет никакой охоты. Его философия пленила многих современников лишь отходом от солипсизма да звучным наукообразным вариантом немецкого языка. Но обаяние шеллингианства быстро испарилось, и, казалось, немецкая классическая философия начала сходить со сцены. И сошла бы, если бы не Гегель.

Беседа двадцатая Гегельянство и марксизм

Прежде чем продолжить разговор о немецкой классической философии, вспомним, для чего она, собственно, создавалась, в чём было её историческое предназначение. Оно заключалось в метафизическом оправдании протестантизма. Надо ясно отдавать себе отчёт и постоянно помнить о том, что эта философия является в той же мере конфессиональной, что и теология Фомы Аквинского, и к бескорыстному исканию вечной истины имеет косвенное отношение. Но почему же тогда её назвали «классической» – ведь это слово подразумевает, что мы имеем дело с неким образцом, имеющим универсальное значение? А давайте зададим другой вопрос: кто назвал так эту философию? Понятно, что не китайцы и не арабы, а европейцы, то есть представители западной – протестантской и постпротестантской цивилизации, которая отличалась крайней самоуверенностью и самовлюблённостью и возомнила себя единственной истинной цивилизацией, считая все остальные «дикими», «недоразвитыми» или «первобытными». Она не признавала никаких других игроков на исторической арене и по меткому выражению Тойнби «припёрла всех к стенке». Поэтому, как она навязала всему миру через ООН своё, конфессиональное представление о «правах человека и гражданина», так навязала (через ООН???) ему и своё чисто протестантское понятие о том, какой должна быть философия, объявив «классической» собственную философию.