Вера и жизнь

Возможно, он был и прав. В дневном эфире аудитория политического канала начала бы переключаться. Программу «Время доверия» я вскоре запустил на радио «Комсомольская правда» – тоже поздним вечером. Но практически сразу стало понятно, что ее надо «убыстрять», избегая монологов. В студии появлялись два гостя, мы старались принимать побольше звонков, постепенно отказались от музыки, я следил за тем, чтобы реплики были не длиннее 20–30 секунд – более длинные допускал только в порядке исключения, когда человек действительно хотел выразить сложную и стоящую мысль. Потом программу перенесли на середину дня – и пришлось менять ее более радикально. Она превратилась в четыре 10-минутных блока с двумя-тремя гостями, и я назвал ее «220 вольт», в честь одной из песен Захара Прилепина. «Медленному» формату пришел конец, как вскоре и самой передачи, которую прикрыли буквально через неделю после моего увольнения из церковных структур. Полагаю, что не без звонка со стороны бывших коллег или госчиновников.

Вел я и телевизионные программы. На православном телеканале «Союз» десять лет выходил «Комментарий недели» – ничего динамичного, 14 минут «говорящей головы», но в этом формате я старался не только говорить о текущих событиях, а выстраивать концепцию отношений Церкви, общества и государства, обозначая контуры будущего всех трех явлений. На стыке прошлого и нынешнего десятилетий вместе с Андреем Быстрицким мы придумали программу «Земля и люди» на телеканале «Мир» – говорили на политические, культурные, духовные, экономические темы с сильным креном в глобальную футурологию. Сначала была ведущая Татьяна Кудрина, потом стали соведущими сами. Пара гостей была в студии, еще один – по телемосту, обычно из какой-либо страны СНГ. В России программу не смотрел никто – канал здесь, увы, малопопулярен. А вот когда я приезжал в Среднюю Азию, на меня буквально показывали пальцем и обсуждали последние выпуски. Тем не менее вести передачу нам с Быстрицким довольно скоро надоело. Я, помимо прочего, очень не любил программы в записи – во-первых, прямой эфир имеет свой драйв, во-вторых, запись создает искушение переговорить какие-то вещи и, если ему поддаться, все может превратиться в бесконечные утомительные повторы. Между прочим, потом вместе с Быстрицким мы начали вести уже прямую программу «О главном» – на радиоканалах «Голос России» и «Радонеж». Правда, из-за сильной занятости и она просуществовала недолго.

На телеканале «Спас» около трех лет у меня была авторская передача «Вечность и время». Вот тут удалось добиться определенного динамизма – час прямого эфира, два-три гостя в студии, звонки, включения экспертов по телефону из разных городов. Обсуждали все что угодно – события церковной жизни, экономику, политику, международные дела, искусство… Одним из слоганов была фраза «Программа, в которой можно говорить все». Часто ругали власти и богатеев, поднимали внутрицерковные проблемы. Кое-кто – в основном завистники – «стучали» Патриарху. Некоторым, например, не нравилось, что я не даю гостям говорить больше минуты-другой – как же, канал православный, «люди хотят спокойных и благостных бесед»… Естественно, программу на «Спасе», как и на «Комментарий недели» на «Союзе», в начале 2016 года немедленно убили. Сегодня в православных СМИ острые проблемы практически не обсуждаются, а о начальстве – не только самом высоком, но и вполне себе среднем – говорят как о покойниках, «либо хорошо, либо ничего». Патриарха показывают и публикуют в совершенно гипертрофированном количестве – причем, как мне говорили церковные медийщики, он через приближенных давит на церковные СМИ, если считает, что его мало в эфире и на страницах. В «Журнале Московской Патриархии» его деятельности иногда посвящается до половины полос. Подобное себе позволяет лишь Папа Римский – в официальной газете «Osservatore Romano». А вот лидеры Северной Кореи уже не позволяют. Такого не было ни при «авторитарном» Патриархе Пимене, ни в советских СМИ при Брежневе.

* * *

Телевыступления, а затем и Интернет привели к тому, что люди стали узнавать меня на улицах. Лет десять назад это немного тешило глупое самолюбие, потом же совершенно надоело. Постоянно приходится общаться с людьми и на улице, и в магазинах, и в транспорте. «Фотосессии» стали уже настолько обычным фоном жизни, что с ними в конце концов я смирился. Зайдешь куда-то перекусить – на тебя направляют сразу несколько телефонов. Вот ведь какое диво: священники еще и едят! Хорошо, что хоть в туалете пока не снимают, а священники ведь и туда ходят… Был я на Олимпиаде в Сочи – организовывал там работу священников и специальных молитвенных помещений. Пошел в дендрарий, там на входе тетушка меня спрашивает:

– Не желаете сфотографироваться с обезьянкой?

– Смеяться изволите, – отвечаю ей. – Я такой обезьянкой работаю всю жизнь.