Вера и жизнь

Не учли тогда только одного: нельзя строить процветание на несправедливости. И обмануть людей было невозможно – они знали, что под видом «ваучерной приватизации» узкая группа людей присвоила то, что принадлежало Богу и народу, обнищавшему к середине девяностых.

Убежден: автор реформ понимал свои ошибки. Знал и о неприятии своих преобразований миллионами людей. Не случайно приходил к митрополиту Кириллу, другим церковным иерархам и пастырям – говорил с ними не только о России, но и о христианских ценностях. С ним приходили и интеллектуалы из его команды – Владимир Мау, Федор Шелов-Коведяев. Оба сейчас активны в церковно-общественном пространстве.

Зюганов

Из многих моментов общения с лидером КПРФ навсегда запомнил один: в первой половине 90-х годов мы приехали на какую-то посвященную России конференцию в Париже и оказались лишь двумя представителями условных «консерваторов» среди пары десятков московских бизнесменов, профессоров, журналистов и политиков, приехавших доказывать Западу, что наша страна для него «своя» и что она навсегда отказывается от «неправильных» исторических путей. Французы были в шоке, увидев, как главный коммунист и молодой священник выступают почти в одном ключе, оппонируя «ручной» прозападной тусовке.

Свободное время тогда, в доинтернетную эпоху, еще было, и мы с Геннадием Андреевичем пару раз прогулялись по городу, заглянув и в пару баров. Передо мной открылся простой, прямой русский человек. Никакого духа «мировой революции» в стиле Ленина или Троцкого в нем и близко нет. Он прежде всего патриот – патриот не только нынешней России, но и Советского Союза, опыт которого очень ценит. Одна из его книг называется «Святая Русь и кощеево царство» – в ней говорится об опасности внешних влияний, убивающих душу страны.

С тех пор мы с Зюгановым встречались практически раз в несколько месяцев – в Думе, в Кремле, на разных конференциях и приемах. И точно так же, как десятки лет назад в Париже, мы почти всегда выступали с одной позиции, хотя и принадлежали к совершенно разным мировоззренческим группам – разным настолько, что в течение ХХ века они были разделены большой кровью и страшной враждой, причем не только в России, но и в половине мира. Наша история за 70 лет «переплавила» основную часть коммунистов, и большинство их стало не разрушать страну ради революционных целей, а служить ее сохранению и созиданию. «Левые» стали психологически похожи на «правых».

Споры с коммунистами, конечно, были – некоторые из них выступали и выступают против возвращения Церкви отнятого у нее имущества, против строительства новых храмов. Среди «левых» патриотов попадались организованные неоязычники. Геннадий Андреевич всегда умел по-доброму распутывать подобные проблемы. Среди ключевых депутатов от КПРФ всегда были верующие люди. Что произойдет, когда главными на «левом» фланге станут новые люди, – сказать очень непросто. Боюсь, что диалог Церкви с коммунистами станет гораздо менее легким.

Жириновский

С Владимиром Вольфовичем, тогда относительно молодым и внешне радикальным политиком, я впервые столкнулся в самом конце восьмидесятых в Доме культуры имени Русакова: он проводил свое мероприятие, молодые христиане – свое. Мы пели песни и неспешно беседовали, Жириновский и его сторонники возбужденно кричали – и происходило это все в соседних комнатах. Естественно, христианская интеллигенция – в подлинном смысле «либерально-демократическая» – приходила в ужас и, как водится, стращала сама себя призраками Германии 30-х годов. Впрочем, после пары мимолетных разговоров с лидером нарождавшейся ЛДПР я понял, что это точно не воплощение опасной глупости и уж совершенно точно не будущий диктатор.

Жириновский – человек расчетливый, умный, умеющий владеть собой и аудиторией, знающий, какие лозунги и краткие идеологемы востребованы в обществе в тот или иной момент истории. Он назвал себя «либеральным демократом», когда данное направление общественной жизни было востребовано после советской бюрократической душноты. Он начал ругать «демократические» реформы, когда это стало популярно. Он стал идентифицировать себя с интересами русского народа, когда тот почувствовал себя ущемленным. Одним из первых в постсоветской России, привыкшей к сухим брежневским докладам и длинным горбачевским рассуждениям, Жириновский стал прибегать к ярким, запоминающимся, эмоционально окрашенным высказываниям, которые тут же разлетались на цитаты, анекдоты, критические окрики – последние только усиливали известность начинающего политика.

Убеждения – или скорее интуитивные умопостроения – у Жириновского часто менялись. Оставалось одно – умение ответить ожиданиям многих людей. А значит – остаться «на плаву». Другого такого политического долгожителя в России нет – даже Зюганов реально пришел на федеральную общественную сцену позже.