Вера Хоружая

И вот разлука. Вызвали с вещами в канцелярию. Короткий осмотр. Сзади стукнула дверь. Вера оглянулась. Ввели Николая Орехво. Она рванулась навстречу ему, но стоявший рядом полицейский не пустил. Началось оформление документов. Затем к Орехво подошел полицейский с наручниками:

— Руки!

Николай заложил их за спину, резко ответил:

— Я протестую! Если вы посмеете надеть мне наручники силой, я подниму скандал на улице!

— Мы не уголовники, чтобы нас держать в наручниках! — поддержала его Вера.

Полицейские замялись, потом один из них, старший, сказал:

— Хорошо, наручники надевать не будем. Но при малейшей попытке к бегству стреляем без предупреждения…

Это было почетное отступление. Оно устраивало заключенных.

Веру и Николая посадили в тюремную машину и повезли на вокзал. По пути она спросила:

— Есть у тебя продукты и деньги?

Денег у него не было, а продуктов на дорогу не давали.

— Придется некоторое время быть на пище святого Антония, — отшутился он.

На вокзале их разлучили. Веру посадили в женскую арестантскую комнату, Николая — в мужскую. Через некоторое время дежурный полицейский принес Николаю пакет с продуктами.

— Из женской арестантской комнаты передали, — сообщил он.

Какими словами отблагодарить ее, чуткую, заботливую, за дружеское участие, за последний кусок хлеба, которым в трудную минуту она поделилась с ним? Вот это товарищество! Слова благодарности тут излишни. Ее повезли в одну сторону, в женскую тюрьму «Фордон», а его — в другую, в Варшаву, в тюрьму «Мокотув».

В ТЮРЬМЕ «ФОРДОН»

Кажется, на самом краю света прилепилось захолустное местечко Фордон. Сонные улицы с острыми черепичными крышами домов, такие же сонные, малоподвижные набожные обыватели, тишина кругом. Тюрьма да костел выделяются на общем сером фоне. Тихая, прозрачная Висла медленно, неторопливо извивается недалеко от тюрьмы. Сколько воды унесет она в холодную Балтику, пока Вера будет сидеть за стенами фордонской тюрьмы?

Поместили в одиночку. Это самое тяжкое наказание, какое только можно придумать для человека с общительным характером. Мертвая тишина. Сиди и думай. Думай и сиди. Лишь в установленный час в оконце двери заглядывает надзирательница, чтобы передать баланду. И самое светлое, радостное время суток — двадцатиминутная прогулка по тюремному двору в кругу таких же, как она, заключенных. С какой жадностью, с какой радостью всматривается Вера в лица своих подруг по заключению!

Охрана не разрешает разговаривать. Ходи и ходи по кругу, как лошадь на току у конной молотилки, и никуда не сворачивай с протоптанной ногами заключенных дорожки.

Но они все равно разговаривали, тихонько передавали друг другу тюремные новости и небольшие комочки хлеба с сунутыми в них записками. Здесь сидели люди, уже имевшие большой стаж подпольной работы, прошедшие другие тюрьмы. Опыт помогал им и в таких условиях устанавливать контакт с волей.

До чего же коротки эти двадцать минут прогулки! С огромным нетерпением ждут их заключенные, а они пролетят в одно мгновение, не успеешь ни надышаться свежим воздухом, ни насмотреться на людей.

А с воли все реже и реже поступали новости. Тюрьма находилась на строгом режиме, заключенным разрешалось одно свидание в два месяца, одно письмо в неделю — полторы. Создавалось впечатление, что жизнь остановила свой бег.

Если бы Вера не умела держать себя в руках, она заболела бы от тоски. Но ее железная воля, богатая фантазия помогли приспособиться к тяжелому режиму.

Просыпаясь, всякий раз радостно улыбалась про себя: вот и еще один день прожит, еще на один день приблизилась свобода. Сделав зарядку и умывшись, бралась за книги.

Много ей надо еще учиться. Столько чудесных книг — польских, русских и белорусских— она еще не прочитала! История, экономика — целые миры еще не открыты. Да и языки надо совершенствовать, особенно польский. На очереди философия. Некогда скучать, надо учиться. На воле трудней будет урывать время для занятий.

На прогулке Вере передали, что комсомолку Катю Кныш скоро освободят. Пять лет отсидела она в тюрьме за подпольную комсомольскую работу. Скоро выйдет за ворота тюрьмы, увидит друзей, продолжающих борьбу на ее родной Львовщине, и сама снова включится в подпольную работу. Уже сейчас девушка мечтает об этом времени.

Вместе с ней мечтала и Вера. Перед ее мысленным взором предстал родной Минск, боевые, славные комсомольцы, и ее неудержимо потянуло написать им. После прогулки, разрезав тонкую, мягкую папиросную бумагу на узкие полоски и остро заточив карандаш, она села писать:

«Дорогие, родные товарищи, любимые братья мои!

Из далекого уголка фашистской Польши через решетчатое окошечко каторжной тюрьмы пламенно приветствую вас в день радостного праздника — комсомольской годовщины».

Годовщина еще не скоро, но пока девушка выйдет на свободу, пока она окольными путями переправит Верино письмо комсомольцам Минска, пройдет немало времени. И как раз это будет канун праздника молодежи[17] самого яркого праздника в жизни Веры.