Вера Хоружая

А затем села им писать ответ:

«Милые товарищи коммунарки, посылаю вам горячий привет за ваши подарки и ваше письмо. Вместе со мной благодарят вас и мои товарищи, ибо эта была радость не только для меня.

Все мы много раз рассматривали ваш подарок, любовались им, хвалили работу и повторяли: «Как нам не быть крепкими духом, когда о нас думают наши свободные сестры, когда через границы они протягивают нам руки».

Родные, дорогие! Знайте, что вы влили в нас целое море силы, что вы помогаете перенести в будущем еще не одну голодовку, просидеть не один еще год в мрачных стенах, где издеваются, где размахивают фашистским кнутом.

С волнением читали мы о ваших обобществленных хозяйствах. Будет такое время, когда мы из-за границы не только сможем поехать, но сами явимся членами одной великой коммуны. А пока что работайте, дорогие! Объединяйте вокруг себя возможно больше деревень, а мы за границами СССР, несмотря на расстрелы, несмотря на тюрьмы, объединим рабочих и крестьян для борьбы за свободу, за советскую Польшу.

Крепко жму ваши руки. Пишите о своей жизни»[20].

И пошло это письмо по подпольным каналам из далекой, глухой польской каторжной тюрьмы «Фордон» в Советскую Белоруссию, в один из колхозов под Минском. Там получили его и читали на колхозном собрании. Читали и восторгались силой духа молодой революционерки.

Но они и не представляли, какую радость принесли Вере своим подарком. Когда вдруг становилось грустно или начинало сдавать сердце, она доставала из пакета кофточку и любовалась ею. Словно горячими солнечными лучами, согревал ее этот скромный дар белорусских рукодельниц.

А жизнь даже в тюрьме шла вперед. Вера усиленно изучала французский язык. Ее подруга из Белостока Генриетта Юхновецкая хорошо знала его. Сидели они в разных камерах и встречались только на коротких прогулках или изредка в прачечной — обе были членами парткома. Не теряя Ни минуты, Вера требовала, чтобы Геня говорила с ней только по-французски.

— Это единственная возможность поупражняться в разговорной речи.

И тюремные новости, и новости с воли Вера слушала на французском языке. Сама говорила медленно, тщательно подбирая слова и старательно сохраняя «прононс», который так трудно дается человеку, привыкшему к открытой, звучной русской или белорусской речи.

…Тюремный режим становился все жестче и жестче. Запретили получать книги и другие издания из Советского Союза, запретили тюремные коммуны, продуктовые передачи, теперь уже нечего было делить между всеми поровну. Сократили переписку с волей.

Но политические заключенные упорно боролись за свои права. В этой непрерывной битве подкосилось здоровье Веры. Она заболела туберкулезом.

Грозная опасность неотвратимо надвигалась на нее. Не хотелось верить, мириться с этим. А резкий кашель раздирал грудь. Часто Вера просыпалась в холодном липком поту.

Товарищи сообщили на волю: жизнь Веры Хоружей в опасности. Сама она не знала, что тюремный партийный комитет заботится о ней. Однажды в камеру вошел начальник тюрьмы с надзирательницей и приказал:

— Хоружая, с вещами, быстро!

Торопливо сложив пожитки и попрощавшись с подругами, пошла в канцелярию. Там уже находились Мария Вишневская, Ирена Пальчинская, Доротта Прухняк.

Мария была без дочки. Когда девочка начала ходить и разговаривать, на свидание к ним под видом родных приехали хорошие, честные люди. Они с согласия матери забрали Зоею и переправили в Советский Союз.

Сейчас Мария стояла бледная, изможденная. Туберкулез подтачивал ее истощенный организм. Подруги поддерживали Марию, и она, ощущая их исхудалые плечи, держалась прямо и независимо перед своими тюремщиками.

Рядом с ней Ирена Пальчинская выглядела неприметной. Она привыкла к маленькой, скромной работе, никогда не стремилась быть на виду. Рядовая коммунистка, скромный боец, из которых состоит и на которых обычно держится партия. До тюрьмы Ирена была судомойкой на фабрике-кухне. Место ее работы служило явкой для коммунистов.

И в тюрьме она была скромной труженицей. Спокойная, уравновешенная, невозмутимая, Ирена блестяще выполняла обязанности представителя коммуны политзаключенных в частых переговорах с тюремной администрацией.

Любила Вера и Доротту Прухняк. Интересный была она человек. Побывала во многих странах Западной Европы — делила с мужем все невзгоды кочевой жизни. Но об этом вспоминала очень редко. Муж ее — Эдвард Прухняк, рабочий-металлист, сподвижник Феликса Дзержинского, видный деятель Компартии Польши. В 1911 году учился в партийной школе в Лонжюмо, которой руководил В. И. Ленин, участвовал в Октябрьской революции, неоднократно избирался в Политбюро ЦК Компартии Польши, представлял ее в Исполкоме Коминтерна.

В партии Доротта выполняла трудную, но невидную работу в «Центральной технике» по обеспечению подпольных связей Центрального Комитета Компартии Польши с низовыми партийными организациями. Она проходила по «процессу ста тридцати трех» под именем «Теодоры Герц».