Вера (Миссис Владимир Набоков)

Для Веры это была уже не первая гонка через континент, вызванная черными вестями. Если бы после Украины, после бегства через всю Германию в 1937 году, а также безумного броска в Сент-Назер у нее возникло омерзение к поездам, Веру можно было бы понять; однако этого не случилось. Когда в 1961 году аналогичное потрясение испытала Лизбет Томпсон, Вера советовала ей безотказное средство: хорошую дозу самодисциплины. «Следи за всеми своими симптомами, сходи к хорошему специалисту, не позволяй грустным мыслям овладевать тобой. Такие мысли случаются у всякого человека. Единственный способ сохранять психическое и физическое здоровье — это бороться с ними, собрав всю волю в кулак», — убеждала она подругу. Именно так и вела себя Вера в разгар несчастий 1954 года, когда ей со всей категоричностью было сказано, что у нее рак груди. «Просто необходимо тренировать себя не поддаваться этим мыслям», — убеждала Вера Лизбет. (Единственной потерей в результате неоднократно повторенного ошибочного диагноза стала утрата Верой доверия к американской медицине, которую она теперь считала сплавом непрофессиональных измышлений и черной магии.) Поскольку друзья узнали о неполадках со здоровьем, Верино плохое самочувствие выдавалось отныне за проблемы с желчным пузырем или печенью. Не вдаваясь в подробности, Вера сообщала, что быстро пошла на поправку. 23 августа она уже достаточно хорошо себя чувствовала, чтобы из квартиры Анны Фейгиной в Нью-Йорке написать письмо в Нью-Мексико своей домовладелице, где в мягкой форме сообщала, что о продлении аренды не может быть и речи. Все обернулось как нельзя кстати; после расходов на операцию Набоковы даже не могли выслать обычный ежемесячный чек родственникам Владимира в Европу. Они вернулись в Итаку «в плачевном состоянии, в нищете и в долгах». Через несколько дней после их возвращения в Таос пришел ответ Дуси Эргаз на Верино письмо от 6 августа. Некоторое опоздание объясняется поисками адресата. Эргаз нашла издателя для «Лолиты». Она с нетерпением ждала упомянутой рукописи.

1 октября «Лолита» совершила четвертое путешествие в Нью-Йорк в сопровождении письма без подписи; Лафлин быстро пробежал роман и столь же быстро его отверг. Он тоже не советовал публиковать, считая, что выход книги будет губителен и для автора, и для издателя. Неутомимый Набоков предложил Лафлину послать рукопись Роджеру Страусу в «Фаррар, Страус и Янг», только ни в коем случае не по почте — первейшему оплоту цензуры, поскольку в соответствии с Законом Комстока распространять непристойности посредством почты считалось преступлением [204]. Страус читал роман дольше, однако 11 ноября с неохотой заключил, что это произведение можно продвигать к американскому читателю не иначе как через суд, который издатель вряд ли сможет выиграть [205]. Более того, ни один издатель, если он «в здравом уме», не возьмется за дело, не назвав имени автора. Набоков не имел намерений оглашать свое имя даже в предлагаемом для публикации отрывке, допуская, однако, что если и изменит свое намерение, то не раньше, чем через год.

На письмо Страуса отвечала Вера. Не столько встревожил сам отказ, как то, что издатель упомянул, будто Владимир, возможно, уже прослышал о его мнении «от разных общих знакомых». Эта строка вызвала большую тревогу у Набоковых. Вера спрашивала: кого именно имел в виду Страус? Тот признался, что обсуждал рукопись с Эдмундом и Еленой Уилсон, а также с Мэри Маккарти и ее мужем Боуденом Бродуотером [206]. Веру, видимо, успокоило само известие, но не реакция друзей. За исключением Елены Уилсон, которая разделяла Верино мнение о книге, общее суждение было таково: автор выжил из ума. «Бедняжка явно свихнулся!» — так постановили Маккарти с Бродуотером. По предложению Уилсона Джейсон Эпстайн попросил показать рукопись ему. При этом он умолчал о том, что Уилсон предварительно ее в некотором роде ему представил, а также каким образом Уилсон охарактеризовал содержимое двух черных скоросшивателей. «Омерзительная вещь!» — так в разговоре с Эпстайном высказался давний и наиболее активный защитник Набокова в Америке, лишь слегка смягчив свой приговор в письме к самому автору [207]. По правде говоря, книга озлобила Уилсона. «Кстати, читали ли вы его „Лолиту“? Книга показалась мне настолько гадкой, что это даже отвратило меня от него самого», — сокрушался Уилсон год спустя. (Елена Левин подозревала, что он считал роман крайне безнравственным по той же причине, что и Уайт: у Уилсона была молоденькая дочь. У Гарри и Елены Левин подобных проблем с романом не возникло, они считали его восхитительным и чрезвычайно эротичным. И только прочтя его, они поняли внезапный и давний интерес Набокова к их дочери-подростку, которую тот буквально изводил всякими расспросами.) В начале декабря Набоков почтой отправил Эпстайну рукопись, заручившись, как обычно, обещанием о сохранении инкогнито.